Эразм вскочил и пошёл искать И́льву. Она сидела во дворе и чистила рыбу. Альберус посмотрел в окошко, ведущее во двор и начал мысленно внушать рабыне: “Встань и иди ко мне! Встань и иди ко мне!” Женщина сидела и продолжала чистить рыбу. Эразм даже возмутился, что приказывает рабыне, а она сидит. “Встань и иди ко мне! Встань и иди ко мне!”
И тут И́льва отложила нож в сторону, встала, развернулась и посмотрела на Эразма, а потом подошла.
– Ты звал меня, хозяин?
Получилось! Получилось! Эразма переполняли эмоции и он готов, как Архимед, разразиться криком “Эврика!” Внезапно пришла мысль: “А что если это случайность? На ком бы ещё безопасно поэкспериментировать? Ну конечно же на Евпле. Где этот мальчишка? А, вот он”. Эразм подозвал парнишку и велел стоять на месте. Мальчик встал и с ожиданием смотрел на опекуна, а тот глядел ему в глаза. Так продолжалось долгое время. Мальчик стал проявлять беспокойство, но Эразм молчал и лишь вперил в него свой взгляд. Прошло ещё время.
– Что случилось? – спросил Евпл.
– Я решил опробовать одну свою мысль, но ничего получилось, – с сожалением ответил опекун.
– Какую мысль?
– Да так… не важно. Иди. – отмахнулся Эразм.
А сам стал думать: “Почему не получилось? Неужели, те два раза были лишь случайностью? Надо поэкспериментировать ещё на ком-то”. И Альберус решил пройтись по улице. Он шёл и всё думал о случившемся… вернее, о том, что не случилось. Проходя мимо городского кладбища, мужчина решил зайти. Почти у самого входа сидел могильщик и грелся на солнце. Эразм присел около какого-то надгробия, чтобы не привлекать внимание, и стал посылать тому мысленный приказ: “Возьми лопату и копай землю!” После полдюжины приказов могильщик вздрогнул, поднялся и… стал копать. Вряд ли Альберус смог описать свои эмоции. Он смог! Неизвестный бог (или, даже, боги) всё-таки смилостивился над ним и дал часть своей силы. Теперь он, пусть и с трудом, может побуждать людей делать то, что ему угодно.
Эразм посмотрел на могильщика и ему стало жаль бедного человека, производящего бессмысленную работу. “Закопай эту яму!” – стал посылать ему новый приказ. Удивительно, но пришлось дать чуть ли не дюжину внушений, прежде чем могильщик стал закапывать результат своих прежних действий. Теперь Эразм стал рассуждать об новой проблеме. Почему первый приказ стал выполняться быстрее, чем второй? Поразмыслив, он пришёл к выводу, что до первого приказа могильщик просто ничего не делал и сидел расслабленный, а перед вторым усиленно работал. “Значит, принять приказ быстрее может тот, кто не занят какими-либо делами, а вот уже работающий человек будет, скорее сопротивляться делать какие-то ему ненужные новые действия, поскольку уже имеет определённую цель”. Размышляя об этом, Эразм вышел на улицу и пошёл куда глаза глядят.
Мысли роились и мужчина легко перескакивал с одной на другую. Поняв бесперспективность этого процесса, он решил сконцентрироваться на главной: “Какую пользу я могу извлечь из всего этого? Допустим, я захочу, чтобы некто отдал мне некую ценную вещь. Ну даст он мне это, но это же не помешает ему отнять отданное или позвать стражу. И не успеть послать второй приказ или несколько приказов. А вот повлиять на какого-нибудь лавочника, чтобы тот предложил скидку или нечто подобное – вполне возможно. Но это как-то мелко. Кстати, если я начну расходовать силу, то будет ли она у меня исчезать? А если будет исчезать, то как её восстановить? Или она сама восстановится спустя время, подобно силе физической? Очень много вопросов, но нет ответов”.
Эразм всё шёл и шёл размышляя. Одно ему было определённо ясно – надо чаще пробовать влиять на людей, находящихся в разных ситуациях. А ответы на другие вопросы станут ясны по ходу дела. Придя к такому выводу, мужчина решил вернуться домой, поскольку проголодался.
Дома он застал лишь И́льву, которая уже приготовила обед и сидела о чём-то размышляя. Женщина уже почти оправилась от ран и выглядела намного лучше, чем когда Эразм увидел её впервые. Если бы она тогда имела такой вид, то работорговец ни за что бы не уступил дешевле четырёх мин. Лишь на шее воспаление красной полосой выделялось на фоне остальной почти чистой коже. И тут мужчина пришёл к выводу, что вид рабского ошейника неприятен ему.