— Новый спутник запустили… На Украине начинают сеять. За рубежом… О! Землетрясение. Шестьсот человек погибло. Это по предварительным данным. Мощное землетрясение… Рассказ тут, кажется, интересный. Хочешь, почитаю?
— Нет, не хочу. Читай про себя.
Минут через пять, открыв глаза, она спросила:
— Шестьсот человек — значит, среди них и дети были?
— Наверно, были, — сказал он, не отрываясь от рассказа.
— Скажи, а сколько в нашем университете учится?
— Тысячи полторы, — не удивившись ее неожиданному вопросу, ответил он и продолжал читать.
— Пожалуй, это самое страшное, — рассуждала она вслух. — Ведь землетрясение нельзя предсказать, как грозу или дождливую погоду. Спишь — и вдруг в темноте на тебя падает крыша. Глаза не успеешь открыть… — У нее сейчас были добрые, тоскливые и медлительные глаза женщины, которой скоро суждено стать матерью; в них рождалась жалость к будущему ребенку.
— Слабый рассказ, — сказал он и положил на скамейку газету. Она подняла голову:
— Как думаешь: люди придумают бюро землетрясений? Что-нибудь вроде бюро погоды?
— Сейсмические станции давно существуют.
— Это не то! Они фиксируют только. А вот чтобы предупреждали: в таком-то месте ожидается землетрясение — такие будут?
— Не знаю. Может, и будут.
— Это самое страшное: спишь, темно — и вдруг падают стены и крыша.
— Ну не совсем так жутко! Я где-то читал, что сначала — слабые толчки, а потом уж… Можно успеть выбежать на чистое место — на площадь, на улицу.
— Шестьсот человек не успели выбежать, — вздохнула она.
— Слушай, может, съездим в парк? — сделал он решительную попытку отвлечь ее от навязчивой мысли.
— Там, наверно, грязно.
— Поедем, посмотрим…
Они взяли такси. За рулем сидел молодой лихач: почти не сбавлял скорости на поворотах, не обращал внимания на лужи и выбоины, красный цвет светофорпризнавал относительно и потому едва не врезался в автобус. Пассажирку затошнило, но она справилась с собой:
— Ничего, землетрясение еще страшней.
Таксист принял это за шутку и рассмеялся.
Парк стоял необжито пустой. Тихий, как ожидание. Птицы с юга еще не долетели до него. Только грязные синицы, охрипшие за зиму, звенькали в черном березняке.
— Видишь, здесь не так уж и грязно, — сказал он. — Снега не много осталось.
— Все равно грязно. Березы совсем черные.
— От дыма, от копоти.
— Они и летом будут такие?
— Нет, это до первого дождя.
Они ходили по сквозным аллеям, пахнущим прелью и талым снегом.
Они бросали семена на прогретые солнцепечные пригорки. Кому-нибудь пригодятся потом цветы. Потому что не будет стоять дощечек с надписью: «Не рвать!»
Они хотели бы всю жизнь ходить по сырой весенней земле, дышать влажным горьковатым воздухом и бросать семена цветов. Но наступил вечер.
Вечером, уже дома, после ужина она снова вспомнила:
— Наверно, среди шестисот было сто или больше детей. Они ведь не знают, что надо бежать на чистое место.
— Опять ты про это, — неохотно отозвался он. — Нельзя же думать об одном и том же целый день! Так с ума сойти можно. Пойми: тебе нельзя сейчас волноваться. Выбрось из головы.
— Люди должны что-то придумать, обязаны что-то придумать, — сказала она тихо, как бы про себя.
— В конце концов, они редко бывают, а у нас здесь вообще не бывают!
— В газетах о них пишут не так уж редко.
— А я тебе говорю: у нас здесь землетрясений не бывает. Не было и не будет! Тысячу лет не будет!
— Не кричи — мне нельзя волноваться. И не говори: «у нас здесь, у нас здесь».
— Ну хорошо. Не будем ссориться из-за какого-то землетрясения. Слава богу, до нас не дошли толчки. И в ближайшую тысячу лет — не ожидаются. Подвели черту. А теперь — идём в деревню. Я обещал тебе, я выполняю обещание.
… Это просто: почувствовать себя в городе, как в деревне. Надо затопить печку, выключить свет и радио. Сесть у приоткрытой дверцы и слушать, как яростно трещат пороховые лиственничные полешки, как шипят подсыревшие сосновые, как начинает — выше и выше — сипеть чайник. Смотреть, как на стенах пульсируют красные бесформенные блики. Выпить горячего, сводящего скулы чая с брусникой. На десерт, пачкая руки в липкой душистой смоле, разорить кедровую шишку. И идти — в деревню, в природу, в себя…
— Включи-ка свет, — неожиданно попросила она.
— Утром я хотел прочитать тебе стихи. Про тишину.
— Включи, пожалуйста, свет.
— Сначала стихи.
— Сначала свет!
— Ну хорошо. Вот тебе свет…
Она расстелила постель, разделась неторопливо и легла. Он пристроился с книгой у печки.