Не так давно КомэануГеррерту исполнилось сорок три года, но чувствовал он себя дряхлым стариком. А ведь в молодые годы шехэтжадно познавал жизнь, не оглядываясь на прошлое, и почти всегда добивался успеха, благодаря острому уму, самоуверенности и обаянию. В то полузабытое время Комэан был эдаким любимцем судьбы, не страшащимся никаких потрясений и не жалеющим о поступках. Но сейчас всё изменилось: жизнь утратила былые краски, ушли навсегда надежда и вера в будущее, и каждый новый день приносил лишь новые заботы и новые разочарования.
Хозяин замка, печально вздохнув, вновь попытался вникнуть в смысл сделанных им накануне записей. Приобретённая ещё в детстве привычка доверять всякую мысль бумаге неоднократно выручала его из трудных положений, но если раньше заметки велись упорядоченно, то сейчас в них царил истинный хаос.
Голова нещадно болела, Комэану казалось, что где-то там внутри марширует пешее войско с барабанщиками. А нужные сведения продолжали ускользать, скрываясь в извилистых фаанэ, никак не желающих складываться во что-то осмысленное.
Шехэтокликнул ждущего в коридоре слугу, тот появился незамедлительно, в извечной опрятной орне* цвета морской волны и с тенью улыбки на строгом лице.
— Принеси урфа, — потребовал Комэан.
Прислужник, поклонившись, отправился за бодрящим напитком. Вскоре он возвратился с большой цеттиновой чашей, наполненной голубоватой жидкостью. Комэан махнул рукой, отпуская лакея, а сам, хлебнув кислого сока, удобней устроился в кресле и закрыл глаза. В голове по-прежнему стучало, но уже не так сильно, и вместе с тем, как отступала боль, возвращались воспоминания не менее мучительные, чем она. Шехэтмысленно вновь возвращался в тот день, когда лишился сына, последнего близкого человека, и эти мрачные думы мешали сосредоточиться на деле.
«Хватит ворошить прошлое!»— приказал себе шехэт и усилием воли вынырнул из трясины памяти. Повернувшись к столу, он вытащил из бумажного завала стопку заготовок для приглашений. Решив не мелочиться, он взял сразу пару десятков и приказал слуге принести писчие принадлежности. Тот вскоре возвратился с горящей свечой и несколькими чиэ— палочками для письма. Комэан разложил бумаги, нагрел чиэ на огне и принялся заполнять пробелы мелким чуть скошенным почерком.
Покончив с работой, он в очередной раз кликнул слугу. Когда же лакей появился, шехэт вручил ему письма и приказал разослать гонцов в вассальные уделы.
Первый ответ прибыл вечером того же дня: один из ленных рыцарей писал, что из-за трудностей со здоровьем не сможет принять участия в турнире. Примерные по содержанию письма приходили с гонцами из других владений в течение декады. В итоге лишь шестеро из сорока пяти вассалов откликнулись на призыв. Но в том, что кто-то из них сможет оказаться достойной заменой почившему Хабэрту, Комэан сильно сомневался.
В основном в Защитники Чаши метили молодые рыцари, у которых храбрости куда больше, чем здравого смысла: они мечтали о подвигах, песнях и прекрасных девах, в общем, обо всей той возвышенной чуши, ради которой его сын отказался от семейных идеалов. Шехэтвыругался и без всякого сожаления вычеркнул из списка первые четыре имени.
Остались только двое: Карим Хмурый и ДельрасЗерцих. Первый казался особенно любопытным: ксафит, получивший подданство и титул за спасение потерявшегося в пустыне Фер-Арунбринадальскогорыцаря, однако не имеющий ни юца в кошеле, и живущий на земле того самого вассала.
«Турнир для него — возможность разбогатеть и прославиться, а значит, драться он будет отчаянно, однако его происхождение… да с тем же успехом я мог бы сделать Защитником Чаши своего лакея. Нет, мой род заслуживает лучшего, нежели честолюбивый песчаный змей!» — так рассуждал владетель Бринадаля, вычёркивая из списка предпоследнее имя.
«Остался последний, ничем не примечательный ленник, однако помнится мне, что он уже участвовал в нескольких турнирах и, кажется, даже где-то победил. Он, конечно, не Хабэрт, но быть может, стоит попробовать?»
Комэан с некоторым сомнением поднёс чиэ к свече и, дождавшись пока палочка размякнет, подписал заранее приготовленный ответ.
***
Перепуганные селяне тесно сгрудились возле деревенского храма. Матери прижимали к груди кричащих младенцев, дети постарше жались к пёстрым подолам, мужчины, стискивая в бессильном гневе мозолистые кулаки, старались прикрыть собою жён и дочерей. Никто не сопротивлялся внезапно нагрянувшему врагу.
Рыцарь-хозяин сбежал, едва над деревней закружили льдистокрылые твари. Бросил и дом, и слуг, и скот. Сразиться с врагом рискнул жрец, но он был только ксэттум, простой целитель, не знавший толком боевых заклятий. Служитель попытался сотворить луч солнечного пламени, но Seiri, отпрянув в стороны, тут же обрушились на несчастного. Ледяные когти разорвали податливую плоть, окрасив алым эшету и белый полушубок.
А потом пришли они. Чернобородые южане с бараньими черепами на головах. На пришельцах были лишь чёрные шаровары, подпоясанные рдяными кушаками, а их обнажённые торсы покрывали клейма из фаанэ, которые в деревне больше никто не мог прочитать.
Всех жителей согнали на площадь между домом старосты и пятистенным храмом, на чьих ступенях лежало истерзанное тело жреца. Один из девяти черепоглавцев вышел вперёд и обратился к толпе с гортанным южным выговором:
— Люди! Злой Бог угнетал вас, терзали вас его прислужники и палачи. Подлый Каинен обманом присвоил себе власть над солнцем и над вашими душами. Но ныне кончено! Вы больше не рабы! Раукар, Бог Воли и Свободы, послал нас освободить людей севера от жрецов, от империи, от Каинен. Так не падайте же ниц, а гордо взирайте как Освободитель низвергает твердыню вашего угнетателя!
Девять меченных одновременно вскинули руки, увенчанные рубиновыми перстнями. Девять глоток прокричали заклятие «Yakher», и со смуглых ладоней сорвались ленты багрового Ivey, плетьми обрушившись на стены храма. Камень не устоял, треснул. В считанные мгновения обитель Светоносного развалилась, будто карточный домик.
Селяне, оглушённые чудовищным грохотом и видом рухнувшей святыни, нарушили приказ жреца: в едином порыве упали они на колени, преклоняясь не перед призраком свободы, но перед силой, что безжалостно раздавила их веру.
***
Давно уже на улицах Барсограда не видели такого многообразия знамён. На одних меч бился о щит, на других же выли серые злобноглазые волки или хватали крыс огромные коты. С бурых полотнищ скалились медведи, прыгали зайцы, летели стрелы. Энхэты пяти крупнейших владений архэтства встретились нынче в столице.
Взыскательная и щепетильная, по словам Этельдора, амонийская знать вела происхождение от саррош — военных вождей Амансара, королевства Великого Барса, много лет назад покорённого империей. Три века минуло уже с той поры, но воинственность предков всё ещё жила в них, так же, как и взаимная нетерпимость. Раз в поколение тонхэты и шехэтыАмонии устраивали кровавые междоусобицы, губя лучших рыцарей ради славы и земель.
Барсоградскимархэтам приходилось проявлять и твёрдость, и коварство, дабы удержать вассалов от взаимного истребления. Чаще всего из пятерых семейств они выделяли пару тех, что чуть менее прочих алкали войны и, опираясь на них, усмиряли остальных. Так дед Амони приблизил к себе рода Дорра и Арнитена, а отец благоволил Фиссу и Динайрэ. Сам же Юный Барс, следуя советам чародея, оказал милость семьям Элизия и Гельри, чьи отцы оказались способны утихомирить ревность и обиду старых сторонников Лоэмара.
Но никто из архэтов не решался опереться единовременно на них всех. Даже в чёрные дни нашествия Альзараамонийскиеэнхэты порознь вели своих рыцарей на выручку Эзеру. Ни один из них не собирался делиться славой ни с кем кроме архэта и императора.