– Черт побери! – воскликнул Дункан, сорвавшись в очередной раз. – Ты что, до сих пор не научилась подводить глаза? И краситься тоже не умеешь? Посмотри на эти картинки, а потом взгляни в зеркало на себя. Чучело, да и только! А волосы? Болтаются что твои водоросли. Ради всего святого, сделай завивку, хватит изображать паршивую русалку! Не твоя вина, что ты марсияшка, но хотя бы постарайся выглядеть как приличная женщина!
Лелли поглядела на цветные фотографии на стене, затем сравнила с ними собственное отражение в зеркале.
– Хоросо, – безучастно согласилась она.
– И еще одно! Перестань уродовать язык! Не «хоросо», а «хорошо», понятно? Хо-ро-шо. Повтори.
– Хоросо, – послушно произнесла Лелли.
– О Боже! Ты что, не слышишь? Хо-ро-шо! Ну?
– Хоросо.
– Нет. Язык должен прилегать к небу, вот так…
В конце концов Дункан не выдержал.
– Так ты издеваешься? Осторожнее, девочка, осторожнее. Скажи «хорошо».
Лелли помедлила, со страхом глядя на его искаженное гневом лицо.
– Давай, давай.
– Хо… Хоросо.
Он ударил ее сильнее, чем собирался. Магниты на башмаках не выдержали, она отлетела к стене и повисла рядом с ней, беспомощно трепыхаясь в воздухе. Дункан приблизился, схватил Лелли, поставил на пол, вцепился левой рукой в комбинезон, а правую занес для нового удара.
– Снова!
Взгляд Лелли блуждал по комнате. Дункан как следует встряхнул девушку. Она раскрыла рот и с шестой попытки выдавила:
– Хоросжо.
– Уже лучше. Оказывается, можешь, когда захочешь. Судя по всему, девочка, тебя порядком избаловали.
Дункан отпустил ее, и она проковыляла в дальний угол комнаты, закрывая руками синяк на лице.
Дни превращались в недели, недели в месяцы. Иногда Дункана одолевали сомнения: сумеет ли он выдержать? Он переделал всю работу, какая только нашлась на станции, и теперь свободного времени было хоть отбавляй.
Человек средних лет, до того лишь иногда бравший в руки газету, вряд ли пристрастится к чтению книг. Поп-музыка, как и предсказывал его предшественник, Дункану быстро надоела, а все остальное ему просто не нравилось. Он научился по книжке играть в шахматы и научил Лелли, намереваясь после того, как немного попрактикуется с ней, сразиться с тем парнем с Каллисто. Однако Лелли беспрерывно побеждала, и Дункан, в конце концов, решил, что не годится для шахмат по складу ума, после чего научил марсианку играть в карты. Впрочем, вскоре он перестал к ним притрагиваться, поскольку вся карта шла почему-то исключительно Лелли.
Порой передавали что-нибудь интересное по радио, однако Земля находилась за Солнцем, а Марс то и дело прятался за Каллисто; вдобавок спутник вращался по собственной орбите, что значительно ухудшало прием.
Поэтому большей частью Дункан маялся от безделья, ненавидя спутник, коря себя за глупость и злясь на Лелли.
Его раздражало то, как флегматично она выполняет поручения. До чего же несправедливо! Тупая марсияшка оказывается из-за своей тупости выносливее человека! Когда Дункан принимался за что-либо выговаривать Лелли, вид, с каким она слушала, обычно доводил его до белого каления.
– Ради всего святого! – воскликнул он однажды. – У тебя что, не лицо, а маска? Почему ты не смеешься, не плачешь, не строишь гримасы? Да одной твоей кукольной рожи достаточно, чтобы свести человека с ума! Тупость, к сожалению, болезнь неизлечимая, но уж физиономию-то можно подправить!
Лелли глядела на него с прежним выражением на лице.
– Ты что, не слышала? Ну-ка, улыбнись! Кому говорят?
Губы Лелли слегка искривились.
– По-твоему, это улыбка? Вот как надо улыбаться! – Дункан указал на фотографию, с которой лучезарно улыбалась земная красотка: зубы, как клавиши рояля, полное впечатление, что улыбка разрезала голову пополам. – Вот так! – Он продемонстрировал как. – Ясно?
– Нет, – ответила Лелли. – Я не могу корчиться, как земляне.
– Корчиться?! – повторил оскорбленный до глубины души Дункан. – Корчиться! – Он расстегнул ремень кресла, в котором сидел, и направился к марсианке. Та попятилась, уперлась спиной в стену.