Ты же пялился на бар «Сарматия».
Простая коробка из пустотелого кирпича, замазанная канареечного цвета штукатуркой «под шубу». Два пластиковых беленьких окошка, над дверью деревянный навес, с навеса свисают два пластиковых горшочка, из которых, в свою очередь, свисают красные пластмассовые цветы. Крыша, наверняка, покрыта толью, да и чем еще. Когда-то в баре «Сарматия», наверняка, располагалась автомастерская. Все вместе, это тебе даже нравилось, все было польским до боли, именно такое нужно продавать на открытках с надписью «Польша» вместо каких-нибудь, мать их ёб, Лазенок или Виляновув[108]. Курва, ведь это и есть настоящая Польша, только сама Польша делает вид, будто такого и нет, Польша сама себя стыдится, никто ничего подобного не рисует, не помещает в логотипах, в энциклопедиях, в учебниках, а ведь каждая страна делает из своего публичного пространства икону. Американцы ежесекундно показывают свои придорожные бары, свои до рвоты скучные пригороды, нью-йоркские противопожарные лестницы; немцы — свои городки; венгры — те самые, курва, порядочные каменные строения, изображающие из себя степные юрты, символ расширенного стокгольмского синдрома, являющийся уделом этого приличного в остальном народа; а поляки делают вид, что у них публичного пространства не имеется, а если что и есть — то Вилянув и Лазенки, Казимеж и Сандомеж, да и то, только в центре.
«А хуй вам, — думал ты, — вот это как раз и есть Польша, этот вот бар „Сарматия“, это и есть цивилизация, которую мы создали, и хрен вам в жопу, конец, точка; если мы ее стыдимся, то у нас имеется проблема, тогда, мать ее за ногу, давайте чего-нибудь с ней сделаем, только не надо делать вид, будто ее нет. Это бар „Сарматия“ должен присутствовать на почтовых марках, а не, курва, Вилянув».
Бар «Сарматия».
«Сарматия, — опять задумался ты, — а вот интересно, как все это должно было выглядеть когда-то, во времена той же Сарматии, вот этот вот самый банальный из банальных пейзажей, Семерка, эта вот дорога между двумя столицами». Ты попытался представить себе, что как раз туда едут, в своих жупанах[109], сапогах желтых, на лошадях, иногда — на верблюдах, ведь у них имелись нормальные верблюды, Володыевский верблюдов выращивал, в «Трилогии»[110] об этом написано; германские путешественники писали о польских шляхтичах, что на верблюдах гоняли, ну а кроме этого, ничего особо хорошего не писали, дорог не было, мостов тоже, города бедные, запыленные и сгорбленные, разбросанные по карте крайне редко; мужики забитые, в прямом и переносном смысле, сведенные до уровня полуживотных; и все это — неудачная копия Европы, один лишь шляхетский двор был чем-то оригинальным, свойственным этой земле, хотя, говоря по правде, тоже был копией, только уже чего-то другого. Обратного. Восточного. Ориентального. В этом-то и заключался весь знаменитый «мост между Востоком и Западом»: польские города с деревнями выглядели отброшенной назад во времени пародией на Европу, а вот те, которые этой страной владели, были восточными сатрапами. И вовсе не надо было, чтобы они копировали восточные одеяния, здесь, говоря попросту, И БЫЛ тот долбаный Восток. Ориент. Да, да, каждое имение здесь было микросатрапией, именно из них и состояла Речь Посполитая: из сотен, тысяч малюсеньких державок, в которых в восточной роскоши сидел господин и повелитель окрестных душ. И со своими рабами он мог делать то же самое, что персидский шах со своими подданными — кому пожелал, отрубил голову; кого пожелается трахать, заковать в кандалы, выпотрошить живьем или закопать живьем в землю, приказать пахать круглые сутки, словно в гулаге, и кто бы чего вякнул или сделал. Впрочем, польский шляхтич очень даже желал на этого персидского шаха походить, и потому ты воображал их теперь, тащащихся по Семерке из Варшавы в Краков и наабарот, на верблюдах, копыта в грязюке, ноги тоже, по самые колени, в грязючке — польском национальном символе, а они на своих верблюдах, размышлял ты, глядя на асфальт национальной автострады номер семь, должны были именно тут проезжать: усатые, в меховых шапках с перьями, те самые польские лица, которые ты каждый день видишь в магазине, в автобусе, в баре, в конторе, те же самые, разве что в соболиных шапках, курва, с усами до груди, с чубами на подбритых башках, бедра обмотаны слуцкими поясами, кунтуши[111], жупаны — ты глядел на асфальт дороги номер семь, на проезжающие машины, и не мог себе всего этого представить.
108
Парк Лазенки (польск. Park Łazienkowski или Łazienki Królewskie) — крупнейший парк в Варшаве, столице Польши, занимающий 76 гектаров в центре города. Дворцово-парковый комплекс лежит в центральном городском районе (Средместье), на Уяздовской аллее (Aleje Ujazdowskie), части «Королевского тракта», связывающего Королевский дворец в центре Варшавы с дворцом в Вилянуве на юге. К северу от парка на другой стороне улицы Агрикола стоит Уяздовский дворец.
Вилянувский дворец — дворец и соседствующий с ним сад в районе Вилянув на юго-восточной окраине современной Варшавы. Построен в 1677–1698 Августином Лоцци для короля Яна Собеского. Является шедевром барокко, а также предметом национальной гордости Польши. — Википедия.
109
Жупан: у поляков и белорусов — старинный дворянский (шляхетский) костюм, род сюртука, часто ношеный под контушом, суконный полукафтан; на Украине — тёплая верхняя одежда, род охабня, на народном языке — зипун. — Википедия.
110
«Огнём и мечом» (1883–1884), «Потоп» (1884–1886), «Пан Володыёвский» (1887–1888). Все эти романы были встречены читателями с восторгом, и сегодня считаются классикой польской литературы. В первом романе отображается борьба шляхетской Речи Посполитой с казаками Хмельницкого. Во второй части трилогии воссоздаётся картина освободительной войны поляков со шведской интервенцией 1655–1656 годов. В третьем романе поэтизируются ратные подвиги польских рыцарей в период турецкого нашествия (1672–1673). Трилогия вместила в себе элементы исторического романа с неповторимым стилем Сенкевича. Романы были написаны «для подкрепления сердечного» всех поляков, стонущих под гнетом завоевателей в разделенной Польше, потому об исторической объективности можно лишь мечтать. — Википедия + Прим. перевод.
111
Ко́нтуш (польск.), Ку́нтуш (укр.), Кунту́ш (белор.) — верхняя мужская или женская одежда с отрезной приталенной спинкой и небольшими сборками и отворотами на рукавах.
На Украины пришёл из Венгрии через Польшу. Вместе с жупаном стал традиционной одеждой состоятельных людей (шляхты). Шили из сукна, позже из шёлка (иногда подшивали мехом), яркого, но более тёмного, чем жупан, цвета.
Рукава узкие, воротник отложной двубортный, на груди открыт, в талии застёгивался крючком, без пояса (кушака). Длинный, ниже колен. Рукава свободно свисали или закидывались за плечи.
Также кунтуш — женская и мужская одежда с прорезными рукавами, которую носили поверх жупана, подпоясывая поясом из дорогой ткани, наподобие слуцкого. Носили обычно расстёгнутым, чтобы был виден жупан. — Википедия.