Или, может быть, это были какие-то трубы. Да, определенно, это были трубы. Они лежали в разрытой земле, как мертвые вены в разрезанных руках Пиф.
Пиф споткнулась и упала в канаву.
– А что, разве люди за гробом не обретают вновь счастья в объятиях давно почивших друзей? – спросила она.
– Чушь, – отрезал ангел. – Души приходят и уходят. Это все равно что отыскать потерянного ребенка на вокзале, когда прибывает поезд.
Пиф выбралась наконец из канавы.
– И нас не ждет возмездие за те грехи, что мы совершали? – спросила она, думая о своей бабушке.
Но ангел не пожелал отвечать.
– Вытри рот, – сказал он. – У тебя «усы» от питья.
Несколько раз уронив телефон на пол, Гедда вызвала милицию, скорую помощь. Через час приехали два молодых человека в черных сатиновых халатах.
– Клеенка есть? – спросил один из них, не глядя на женщину.
Она ответила:
– Сейчас поищу.
Порывшись в вещах Пиф, она нашла в нижнем ящике комода большую клеенку. У Пиф не было большого обеденного стола, поэтому когда приходили гости, она расстилала эту клеенку прямо на полу. Словно цветущий луг бросала на паркет.
Сейчас туда уложили останки Пиф. И хотя Гедду почти сразу же отогнали парни в черных халатах, она успела подсмотреть и подивиться: как мало осталось от Пиф.
Кровавую воду из ванной никто не стал выпускать. Хорек куда-то сгинул. Тело Пиф завязали в узел и потащили вон из квартиры.
Гедду наконец вырвало.
– Как ты думаешь, это ад, рай или чистилище?
Пиф задала этот вопрос Комедианту, когда они вместе сидели в доме с выбитыми стеклами в большой комнате с оторванными обоями.
Комедиант встретил Пиф на краю пустыря и привел к себе. У него было странное лицо: чем больше Пиф всматривалась, тем красивее оно становилось.
– Это одно и то же, – сказал Комедиант.
Пиф смотрела, как шевелятся его узкие губы. У него был очень маленький рот. Пиф не понимала, как он поет таким маленьким ртом, но он умел петь. Он говорил, что стекла в доме вылетели, когда он спел одну из последних песен.
Голос Комедианта засмеялся. Голос висел под потолком, а Комедиант сидел рядом с Пиф на паркетном полу среди осколков и ждал, пока заварится чай.
– Как-то я ходила в катакомбы, к христианам, там был такой – отец Петр… – рассказывала Пиф.
Времени у них было навалом. По крайней мере, так ей казалось. У мертвых много времени.
– Этот Петр говорил, что в рай люди попадают, если ведут праведный образ жизни, а в ад – если грешат…
– В раю должно быть блаженство, а в аду – мучения, – задумчиво проговорил Комедиант. – А здесь, как ты думаешь, что?
– Я не знаю. – Пиф растерялась. – Может быть, чистилище?
– Трудотерапия для покойников, – фыркнул Комедиант. – Это господа христиане тебе внушили?
– Я… не верю в их Бога Единого, – выпалила Пиф и тут же поняла, что лжет.
Комедиант посмотрел на нее левым глазом. Правый задумчиво уставился в потолок.
– Здесь трудно в Него не верить, – сказал он. – Факты, Пиф, упрямая вещь. Старик ближе к этому миру, чем к тому, откуда ты сбежала.
Голос Комедианта хихикнул. Комедиант запустил в него старым шлепанцем.
– Здесь нет мучений, – сказал Комедиант. – По крайней мере, никого не варят в котлах, не протыкают железными трезубцами. Никого не перевоспитывают. И не ублажают. Умеешь – ублажайся сама. Нет разницы между адом и раем, Пиф. Если ты задержишься здесь надолго, то поймешь, что принципиальной разницы между жизнью и смертью тоже нет.
Он встал, направился в ванную. Пиф осталась сидеть на полу.
– Идем, чай готов.
– Я боюсь, – сказала Пиф. И это было правдой.
Комедиант схватил ее за руку своей маленький костлявой рукой. Пиф поразилась его силе. Потащил за собой. Пиф зажмурилась, но тут же поняла, что это бесполезно: она продолжала видеть сквозь веки. Немного хуже, немного менее четко, но видела: выкрашенные темно-зеленой краской, облупленные стены ванной, грязная паутина под потолком, большая ванна, до краев наполненная чем-то темным…
– Нет! – крикнула Пиф.
Комедиант снял с крюка ведро, зачерпнул. Пиф не чувствовала запаха, но понимала, что сейчас они будут пить кровь. Ее кровь, сгнившую за несколько дней стояния.
– Пожалуйста, нет, – повторила она.
Комедиант схватил ее за шею и заставил наклониться к поверхности воды.
– Это чай, дура, – сказал он. – Ты самая большая дура из всех, кого я знаю!
Пиф открыла глаза и увидела, что в ванне действительно крепкий чай.
Они стали пить его прямо из ведра, зачерпывая горстями.
– Как ты умер? – спросила Пиф.
Комедиант задумался. Потом заговорил так, будто читал ей книгу:
– Я решил увидеть свой голос со стороны. Однажды мне это удалось. Я лежал и пел, а мой голос поднялся надо мной, и я мог заставлять его летать по комнате, мог лепить из него разные фигуры, бросать из угла в угол. Потом я увидел, что отворяется дверь, и за порогом начинается дорога. Я встал и ступил на эту дорогу. По обочинам росли странные деревья, а впереди, у самого моря, стоял храм с тонкими белыми колоннами. Я пошел к этому храму. И не вернулся назад.
– Гедда фон?..
– Что?
Гедда подняла глаза.
Она сидела в Эбаббаррском парке и тянула из бутылки темное пиво. Не сосчитать, сколько раз расточали здесь свое время она и Пиф – вот так, с пивной бутылкой в руке, среди бесконечной исступленной лоточной ярмарки Эбаббаррского парка.
Теперь, потеряв Пиф, Гедда бродила здесь почти каждый день, как будто не могла насытиться. И каждый день ее ждало одно и то же. Пиво, киоски, где выставлен все тот же товар из Хуме и Эбирнари, все те же книжные развалы и развалы видеокассет, назойливое смешение голосов: нищий с аккордеоном, грохот хэви-металла и тягучие страдания модной певицы из магнитофона.
И все это происходило без Пиф. Мир все еще тут, думала Гедда, а я все еще в миру. Я болтаюсь в желудке у огромного Мира-Кита, а он меня переваривает.