Сейчас он был уверен, что то как раз и была самая что ни есть окончательная истина, которая даст счастье всему роду людскому, научит, как жить по-человечески, как сообща идти к небесам, чтобы стать вровень с богами, да не такими дурными, как Таргитай, а настоящими, а это значит – умными…
Задумавшись, споткнулся так, что пробежал вперед, чтобы не растянуться, ударился о дерево, вскрикнул, выругался длинно и зло. Вблизи злорадно хихикнуло. Из-за забора выглядывали две детские головки.
– Спать пора! – рявкнул, злой на себя, что заорал как тупой селянин, заругался при детях, а еще собирается тащить весь род людской в небеса.
Глава 8
«Что за дурак, – подумал с тоской. – Я же должен был просто уйти. Уже уходил… Это Мрак бы ввязался в драку, да еще с удовольствием. Да Таргитай бросился бы на защиту обиженных… он это называет справедливостью. Но я же не драчливый Мрак, не пылкий Таргитай! Я же уже уходил, я же переступал порог!
А не переступил потому, – мелькнула трезвая мысль, – что теперь нет ни Мрака, ни Таргитая. Раньше они бы вмешались, а я бы зудел, что это не наше дело, что надо мир спасать, а не отдельных людишек, что всех не наспасаешься, по всему миру в этот момент кого-то бьют, с кого-то сдирают кожу, кого-то безвинно тащат к петле, насильники глумятся над молодыми женщинами, детишек бросают в костры, горят дома и посевы…»
– И что же теперь? – проговорил он вслух. – Раньше я мог мыслить за их спинами… Каждый из нас что-то делал свое, а теперь Мраку придется и мыслить, Таргитаю придется драться чаще и, что представить трудно, начинать думать головой, а не… Мне же, увы…
Улица тащилась навстречу как старуха, изгибалась болезненно, из окон вылетали рои сытых мух, рассаживались на белых стенах. Он чувствовал, дома проползают по-черепашьи то справа, то слева, редкие прохожие опасливо обходят, не понимая, что за хмель бросает этого дюжего варвара из стороны в сторону.
– Что же меня гонит? – спросил он измученно вслух. – Ну, понятно бы, если бы у меня какой Змей Горыныч или Кощей девку увели!.. Понятно, пошел бы, отыскал бы, всех бы разнес: как же, мое тронули!.. За свою корову головы посрываю!.. А тут вроде бы за чужих переживаю, когда их хозяевам до них дела нет. Или зря Тарха дураком звал?.. Или же, тоже понятно, меня бы трона лишили. Или я вдруг оказался незаконнорожденным сынком какого-нибудь князька или царишки. Тоже народ бы понял, если бы пошел отвоевывать свое… а своим можно назвать все, на что светит солнце. Но что толкает устанавливать какой-то дурацкий мир между народами, если они этого и знать не хотят? И за это я буду получать плевки, затрещины, зуботычины?.. Добро бы за трон или девку, а то всего лишь за счастье для всего человечества!
«Когда мы только вышли из Леса, – подумал он горько, – мы были понятнее всем и ближе, потому что нам бы только уцелеть, выжить… Даже когда с магами дрались, хотя уже не так нравились: все трое поумнели, а когда умные нравились и кому? Ни дуракам, ни даже умным, тем тоже хочется быть единственными умными.
А сейчас так и вообще… Раньше только Мрак называл меня занудой, а теперь и сам вижу, что занудее меня на свете нет. Ведь на самом деле все то, что говорю, всем понятно, потому и бросают камнями, что напоминаю некстати, мол, вы ж люди, а люди вроде бы не совсем свиньи…
А восторгаются не мудрой мыслью, а молодецким ударом, после которого такой же, как и они все, выплевывает с кровью половину зубов!»
Его толкнули раз-другой, он очнулся, обнаружив, что бредет бесцельно, его все еще шатает с одной стороны улицы на другую. Одетые празднично, люди торопливо пробираются по узким улочкам в сторону центра. Когда толкать вроде бы перестали, он понял, что его уже несет в людской волне. Не как щепку, конечно, но вода тащит за собой и тяжелые валуны. Вокруг веселые голоса, шуточки, от многих пахнет либо вином, либо душистыми маслами и травами, все нарядные, особенно, что удивительно, мужчины.
Правда, женщины тоже одеты в лучшее, но чтоб так прихорашивались мужчины?
Его вынесло на площадь, где уже наполовину было заполнено пестрой галдящей толпой. Далеко впереди ворота детинца распахнуты, там белеет свежеоструганными досками высокий помост. Верх помоста застлан красным кумачом, пятеро мужчин степенно беседуют, изредка поглядывая на толпу, чьи головы ниже их подошв.
Из распахнутых окон терема едва не вываливается народ, из нижних – челядь, из второго поверха – стражники и служанки, зато все окна третьего закрыты…
Едва Олег успел это заметить, как самое верхнее окошко распахнулось. Из светелки словно бы пошел свет, Олег ощутил, как чаще забилось сердце, а в толпе послышались восторженные вопли.
Рядом здоровенные мужики орали и подбрасывали шапки. Олег поинтересовался:
– Кто эта красавица?
Один мужик орал и даже подпрыгивал. Второй услышал, удивился:
– Не знаешь?..
– Нет, – признался Олег.
– Откуда же ты такой взялся?
– Из Леса, – сообщил Олег.
– То-то и видно… Это же прекраснейшая невеста этой страны… это несравненная Бруснильда!
– Ого, – протянул Олег. – А кто она?
Теперь и второй мужик услышал, посмотрел с недоумением, толкнул первого:
– Ты что с помешанным разговариваешь?.. Если он Бруснильду не знает, тогда и своего имени не помнит!
– Бывает, забываю, – согласился Олег. – Она что же, ждет, когда кто-то на Сивке-бурке допрыгнет, колечко с пальца сдернет?
Первый мужик, не отвечая, стал протискиваться ближе к помосту, там начали что-то говорить, а второй сказал словоохотливо:
– Ты почти угадал, чужестранец. Бруснильде, юной княжне этого города и окрестных земель, пришло время выбирать жениха. Если бы не Крутогор, который обещался прибыть послезавтра… и взять ее в жены, хочет она того или не хочет, то можно бы не спеша. Не торопясь, приглядевшись, принюхавшись…
Волна громких воплей покатилась от ворот, Олег увидел выезжающего на коне статного сокольничего в парадной одежке. Следом на рослых конях, богато изукрашенных попонами, двигались еще с полдюжины слуг. На руке сокольничего сидела птица, которую Олег не сразу определил как сокола. Почти вдвое крупнее, с толстыми плечами, птица без колпачка, он рассмотрел желтый глаз, хищно загнутый клюв. Почему-то показалось, что этим клювом и доспехи пробьет как гнилую кору. Непростой сокол, на какую только птицу охотится…
Сокольничий сильным рывком швырнул сокола в воздух. Олег не поверил глазам, ибо птица в два взмаха взвилась на такую высоту, что стала меньше жаворонка, как молния метнулась вправо, влево, сделала быстрый круг, и он понимал, что она видит не только толпу на площади, но немыслимо зоркие глаза рассмотрели как всех людей на тропинках царства, так и вообще все живое, вплоть до жуков и муравьев.
В толпе весело орали, пихались, тыкали пальцами в небо. Сокол, расставив зубчатые, как листья папоротника, крылья, снизился по крутой дуге, внезапно пролетел над толпой совсем низко. Олег увидел устремленные на него круглые глаза, сперва один, потом другой. Сокол выставил вперед лапы с крючковатыми когтями, словно намереваясь вцепиться, но в последний миг, чего-то испугавшись, резко взмыл вверх.
Волосы растрепались под ударами сильных крыльев, а когда Олег отбросил их с лица, сокол сверкал в небе, как льдинка под лучами солнца. Люди возбужденно говорили, а мужик пихнул Олега в бок:
– Видал?.. Чуть в тебя не вцепился.
– С чего бы? – буркнул Олег. – Меня ему не поднять.
– Как знать, – сказал мужик горделиво, словно это был его сокол. – Это непростая птица. Он не обращает внимания на всякую мелочь вроде уток да гусей…
В толпе орали, указывали на сверкающую полоску, в которую превратился сокол в своем стремительном полете. С голов полетели шапки. Женщины с визгом придерживали платки, а могучая птица снова понеслась в сторону Олега. Олег непроизвольно приготовился выдержать толчок, напрягся. Однако сокол явно чего-то испугался, Олег это ощутил, и резко взмыл свечой вверх.