— Два часа потратить на идиотскую телеграмму! Кому она нужна! Давно были бы в Пятиизбянках.
Как по-разному переносим солнце, комаров, захватываем или уступаем удобное место, готовясь к ночи, обнаружилось в первые же дни. Мои напарники новички. А я-то знал, как действует непрерывное солнце при десятичасовой гребле! Но вот и солнца нет, и походным нашим отношениям скоро конец, и шлюпка от этого, конечно же, лучше не движется, а остановиться не могу — показываю самые дурные черты характера. Ночной ли страх, напряжение ли это на руле или вспышка раздражения из-за того, что полузнаний моих не хватает, чтобы найти с моря в темноте поселок, который я видел много лет назад, но сам я себе становлюсь невыносим.
Почему-то возмущает меня не Шорников, а два других моих напарника, которые дали Игорю потратить время на телеграмму.
Самый старший из нас и самый покладистый. С него все скатывается. Заснет там, где заснет. Подойдет очередь — будет грести. Почти не обижается, но все-таки обижается.
Он сидит на носу на спальных мешках. Беспокоится только тогда, когда видит встречный корабль — боится, что не разминемся.
— Г’ебята! — кричит он. — «Г’акета»!
Чувствуя в голосе зуд, я наношу удар, прекрасно понимая, что бью ниже пояса:
— Трудно поверить, что во время войны вы были разведчиком. Никак не научитесь отличать «ракету» от «метеора».
От плотов тянет ладаном, а наверху ясно звучит радио, хотя до него, по моим расчетам, не меньше полутора километров. Залитые водой плетни не дают подойти к берегу. Испугавшись столкновения с кораблем, мы ушли с фарватера, мачту сняли, и весла время от времени цепляют кусты. Идем по мелкому, следовательно, не опасно. Но подводные кусты в темноте именно и кажутся опасными, и мы опять отворачиваем туда, где катятся корабли.
Небо — гигантское. Днем оно не бывает такой глубины. Слышно, как по фарватеру катятся корабли. Ночью особенно понимаешь, почему о них так говорят речники.
Капитан самоходки, которая везла нашу шлюпку в Вешки, делал долгие остановки. Дневка была в станице, из которой он родом. Вернулся он в сопровождении родственников и собак. Собаки, не обращая на нас внимания, первыми взбежали по сходням и поднялись в рубку. Словно знали, что капитанские. У капитана был излишек спокойствия. На своей вахте он доверял штурвал сыну, двенадцатилетнему мальчику. Мальчик штурвал перекручивал, и самоходка шла враскачку. Из-за этой раскачки мы и останавливались: самоходка толкала перед собой нефтеналивную приставку, раскачкой растягивало крепежные тросы, их надо было заново перетягивать.
Со вспышкой света и звуком винтовочного выстрела трос порвался ночью на подходе к Цимле.
— Не надо было колесо крутить! — закричал шкипер нефтеналивной, словно ждал этой минуты. Он крикнул это помощнику капитана, который прибежал на звук лопнувшего троса. И тот, не находя других ругательств, ответил:
— Шкиперишь и шкипери!
Ему было тем более обидно, что это не он «колесо крутил».
Выскочила жена шкипера:
— Сожжот нас! — закричала она. И сразу стало видно, как много раздражения накопилось у всех.
Капитан следил за всем этим из рубки, командовал редко, но покрикивал все же:
— Быстрее, быстрее, потом доругиваться будете!
На уцелевшем тросе нефтеналивную разворачивало носом к нашей корме, кормой к нашему носу. Все ждали, пока она ударится о борт.
Капитан включил сирену и прожектор. Сирена завыла устрашающе, по ночному. Несколько раз провел прожектором от рубки до носа — сам себя осветил, чтобы подходившие к каналу корабли видели, как его тянет на яр, разворачивает, что он ничего не может поделать и просит подождать. Шел дождь, прожектор выхватывал серые струи, а между этими густыми струями — бесконечные вспышки насекомых.
А из канала и к каналу шли две больших волжских самоходки. Ни в носовой, ни в средней части у этих теплоходов нет жилых помещений — только грузовая палуба и грузовые трюмы. В рубках темно — свет штурвальным был бы помехой. И лишь сигнальные огни: верхний — белый, правый — красный, левый — зеленый, — горели на них. Теплоход, подходивший снизу, сбрасывал ход и еще затормозил, увидев наши сигналы, но остановиться совсем отказывался и так катился медленно к нам всей своей огромной темной массой, которая в несколько раз превосходила массу нашей самоходки. С теплохода, шедшего сверху, на секунду включили прожектор, ударили по нашему корпусу, но тут же выключили свет, чтобы не мешал команде работать. Нефтеналивная стукнулась о наш борт, и капитан закричал шкиперу: