Рядом с Данилкой, у забора, остановился расклейщик афиш, низкорослый худой человек с большой кистью в руках. Порывшись в сумке, висевшей на боку, вынул небольшой листок и, смазав забор клеем, попытался пришлепнуть его к забору, но ветер вырывал его из рук. Расклейщик в сердцах стукнул по листку ладонью, убедился, что он держится, и пошел дальше Данилка еще из-за его плеча начал читать отпечатанный текст. Тревожное предчувствие сразу же охватило его. Пробежав первые фразы приказа, призывающего население бороться со шпионами красных, Данилка уткнулся взглядом в строки, оповещающие о поимке и расстреле шестидесятилетнего старика, подосланного красными в город. Об этом писалось с возмущением: вот, дескать, до чего дошли большевики, и стариков не щадят, используют для шпионажа. Данилка снова, уже медленнее, прочитал весь приказ. Сомнений не оставалось: здесь говорилось об Отце. К приказу подходили какие-то люди, наскоро пробегали его и шли дальше. Данилку толкали, кто-то заглядывал ему в лицо. Но он не замечал ничего. Не впервые он терял близких людей. Но смерть Отца особенно потрясла его.
Над головой что-то треснуло и с грохотом покатилось, словно чугунный шар по железной крыше. Хлынул дождь. Улицы мгновенно опустели. Данилка вышел на дорогу, по которой вошел вчера с Отцом в город. Попросился на первую попутную телегу. Все это он делал почти механически. Перед глазами стояло заросшее бородой, темнокожее, родное лицо Отца.
Дождь вскоре кончился, ветер разогнал тучи, выглянуло солнце и подсушило на дороге грязь.
Невдалеке от города навстречу проехала артиллерийская батарея, и за нею прошла рота солдат. К Бирску подходило подкрепление. Возможно, завтра же эти солдаты двинутся по реке Белой, чтобы уничтожить отряд Чеверева — эту «дюртюлинскую язву», как называли чеверевцев в штабе белых.
Теперь как будто уже ничто не могло помешать Данилке добраться до Дюртюлей. Но все же, перехватив взгляд проезжавшего мимо офицера, он соскочил с телеги и углубился в лес. Пожалуй, безопаснее было идти дальше перелесками и оврагами.
На душе у Данилки было невыразимо тяжело. Он вспоминал, как рвался Отец в разведку, как радостно собирался в путь, и упрекал себя за то, что не уберег Отца, отпустил его в город одного. А мог ли он поступить иначе? Снова и снова обдумывал все случившееся. Нет, иначе нельзя было. Он поступил так, как нужно. Но эти мысли не успокаивали.
Пройдя лесом несколько верст, Данилка снова приблизился к дороге и двигался вдоль нее, чтобы сократить путь и скорее попасть в Дюртюли. Поднялся на заросший травой пригорок. Солнце стояло над головой, освещая зеленые поля, лес, блеснувшую вдалеке ленту реки. В траве «митинговали» кузнечики. После всего пережитого Данилке хотелось растянуться на земле, подставить лицо солнцу, полежать в тишине, вдыхая запах перегретой земли и трав.
Он остановился и в эту минуту увидел лежавшего в трех шагах от него солдата в форме народоармейца. Солдат лежал на животе, положив рядом винтовку, и смотрел на Данилку. Несколько секунд Данилка и солдат молча изучали друг друга.
— Эй, малый, — лениво проговорил солдат, — у тебя спички есть?
Данилка вынул из кармана спички, протянул солдату. Тот раскрыл кожаный щегольской портсигар, протянул Данилке:
— Садись, закуривай.
Данилка сел, взял из портсигара папиросу, закурил.
— Бирский сам? — спросил солдат.
— Нет, топорнинский. В Бирск на базар ходил.
Солдат усмехнулся:
— Кто воюет, а кто по базарам ходит…Что ж пустой обратно идешь?
— А что нынче купишь? С нашим кошельком теперь лучше на базар не суйся. Ни к чему подступиться нельзя. Нынче кому жизнь? У кого лавка на базаре, тому и жизнь. Жируют кровососы. А нашему брату, прямо скажу, хана пришла.
Обычно Данилка остерегался пускаться в такие разговоры с незнакомыми людьми.
Кто его знает, что за человек перед ним? Хоть и в солдатской форме, а пойди сразу определи, что под формой скрывается. Но на этот раз он не сдержался, дал выход кипевшей внутри злости.
Солдат, выслушав его, затянулся дымом, помолчал, потом с хрипотцой в голосе сказал:
— Ну и дурак. — Он выпустил дым колечком, молча проследил, как колечко растаяло в воздухе, маленькими глазками с ненавистью посмотрел на Данилку. На его круглом бледном лице проступил румянец. — Чему позавидовал — лавке на базаре. Вот из-за таких, как ты, сволочей вся жизнь перевернулась.
Он приподнялся, сел, смяв окурок, со злостью отшвырнул его в сторону.