МЯТЕЖ
В самый разгар боев на Урале, в декабре 1918 года, Александр Михайлович Чеверев был отозван с фронта и послан учиться в Москву.
— Дать бы Чевереву теоретическую подготовку, он смог бы командовать большим соединением, хорошим бы начдивом был, — говорил командарм Шорин.
Подчиняясь приказу командующего 2-й армией, Чеверев сдал полк и отправился в военную академию. Не хотелось расставаться с фронтом. Да ничего не поделаешь. Приказ есть приказ.
Но проучился он недолго.
Член Реввоенсовета 2-й армии С. И. Гусев, близко знавший Чеверева, писал о нем: «Пребывание его в академии было непродолжительным, что-то около 2-х месяцев, а затем он бежал от мертвящей схоластики преподавания, царившей там. «Артиллерию начинают с персидского или греческого катапульта, — жаловался он мне. — На черта мне катапульт, ежели гражданская война разгорается с каждым днем. Дьявол их забери вместе с их катапультом».
И Чеверев вновь вернулся в ряды Красной Армии».
Командарм удивился, увидев его:
— Да ты же в Москве должен быть!
— Кончил учиться. Невмоготу сидеть за партой, пока здесь дерутся. Прошу, товарищ Шорин, дайте назначение. Хочу опять в свой полк.
Чеверев был назначен командующим бригадой, в которую входил и его бывший полк.
И вот он снова на коне, снова ночами сидит над картой. А вокруг — родные лица боевых товарищей, верных друзей.
Данилка Чирков снова выполняет задания Чеверева. Правда, теперь уже не приходится надолго уходить в тылы белых: кончился период оборонительных боев. Красная Армия гонит и бьет врага.
Чеверев несколько раз пытался представить Чиркова к награждению орденом Красного Знамени. И каждый раз Чирков наотрез отказывался:
— Не надо этого, Александр Михайлович. Я служу революции не за ордена.
— Так ведь штаб армии требует, чтоб представил тебя к награде!
— Нет, не хочу.
Москва и Питер нуждались в хлебе. Там начался голод. Чеверев со своим отрядом собирает зерно, отправляет эшелоны с драгоценным грузом в Москву.
Это была короткая передышка в боевой, заполненной большими сражениями и короткими схватками жизни. А потом— опять фронт.
В конце этого богатого событиями года Чеверева отправили на подавление кулацких мятежей в повстанческие уезды. Но с ним уже нет Чиркова. Разминулись пути командира и разведчика. После разгрома Колчака Чиркову пришлось переменить свою военную специальность. Теперь, когда Советская власть победила на Урале и в Сибири, отпала нужда в разведчиках, пробирающихся в тыл врага.
Воспользовавшись передышкой, Данилка взял на короткое время отпуск, проведал живущую в Топорнино мать.
— Отвоевал свое, сынок. Остался бы дома, — уговаривала она его.
— Рано, мама, на печь забираться. Враг разбит, но не уничтожен.
И снова уехал Данилка в Красную Армию,
Там он был назначен командиром ударной группы в одной из частей войск вооруженной охраны.
На этот раз действовать приходилось совсем в другой обстановке, чем прежде. То там, то здесь появлялись кулацкие банды, вспыхивали восстания. Нередко их возглавляли опытные офицеры, бежавшие от расплаты. Борьба продолжалась. Хоть и не похожий на прежний, но это был настоящий фронт.
В конце 1920 года Чирков женился на Клавдии Молиной, связистке, служившей в одной с ним бригаде. Свадьбу отпраздновали в узком кругу друзей, скромно, по-походному. Вместо вина пили кумыс.
В своих воспоминаниях Клавдия Молина пишет:
«Нас в батальоне было три девушки-связистки. Еще в Стерлитамаке обмундировали нас в большие не по росту шинели. Но это еще полбеды. Самое ужасное было то, что выдали нам огромные сапоги, совсем не по ногам, и те изодрались. На рапорт Чиркову о том, что нужно обуть нас, получили категорический отказ да еще и нотацию: «Вы сидите больше в теплом помещении, а бойцы в холоде, так вот крепкая обувь отдана им. Вы получите, когда прибудет другая партия обуви».
Бойцы любили своего командира за справедливость, честность и за заботу о них.
Особенную любовь снискал Чирков у башкир, которых немало было в его отряде. Тот только мог завоевать уважение у них, кто не прятался от пуль, не боялся огня и вместе со всеми бойцами делил опасности и трудности борьбы. У башкир одно непременное требование к своему вожаку: он должен во всем служить примером.
— Сирков начальник хараша. Малатса! — говорили красноармейцы-башкиры русским.
— Чирков? Бик хайбат! [1] — отвечали русские башкирским товарищам.
Дружеские отношения с красноармейцами- башкирами, которые Чирков сумел наладить в своем отряде, сыграли большую роль во время мятежа в Башкирии.