— Здесь крамола среди бояр, — сказал Гонсевский. — Не может иное быть! По всей Руси из Москвы идут грамоты. Кто пишет? Откуда?
— Не иначе как патриарх, — ответили трусливые бояре.
И в тот же день к Гермогену была приставлена стража, были отняты у него бумага и чернила и было прервано всякое сообщение с внешним миром.
Отношения обострялись.
— Припасов нет! — говорили поляки.
— Требовать от города! — приказывал Гонсевский.
А москвичи отвечали:
— Ничего вам не будет, кроме пороха и свинца вам в лоб либо в спину!
Приближалось торжественное празднование в Москве Вербного воскресения 1612 года. В былое время через всю Москву ехал патриарх на осляти, которого вел за узду сам царь, и на этот праздник народ стекался в Москву со всех сторон. Это скопление особенно пугало поляков.
— Не делай им праздника, — уговаривали бояре Гонсевского. — Смотри, смута будет. Лучше прицепись к чему-либо и бей их!
Гетман, конечно, был согласен с мнением бояр, но он был прозорливее их и знал, что это легко сделать лишь на словах.
— Слышь, — в тот же день говорил какой-то рыжий детина на площади, — говорят, патриарха на манер колодника держат, из кельи не пущают.
— Верно, — подтвердил какой-то расстрига, — и, слышь, праздника не будет. И чтобы в колокола ни-ни!
— На днях съехались ляхи у Михайлы Никитова и всю живность насилком взяли!
К толпе подошел Силантий.
— Что это, молодцы, с нами делают и сказать нельзя! — заговорил он. — Служить Богу не дают, патриарха поносят, насильничают над нами. Да диво бы полячье поганое! А то нет, наши же бояре! Нешто можно? Да чего нам-то смотреть? Взять колья, да на них!
— Верно! — загудело в толпе.
— Ребята, в Кремль! — закричал Силантий, лихая мечом.
— В Кремль, в Кремль! — гулом пронеслось по площади, и толпа тысячи в три ринулась к кремлевским воротам. — Давайте, бояре, сюда! Отпустите патриарха! Как вы смеете, схизматики проклятые, праздника нас лишать? — кричали с бранью из этой толпы.
Испуганные бояре бросились к Гонсевскому.
— Бей их теперь! — посоветовали они.
Гонсевский пожал плечами и ответил:
— Я не о двух головах! Отогнать — отгоню, а волку в пасть лезть охоты не имею.
Он выслал немецкий отряд, вооруженный мушкетами, и отогнал толпу.
Прежние забияки мирно расходились и говорили:
— Небось не лишит праздника!
И действительно, обычный выход патриарха и шествие на осляти состоялись, но никогда Москва не праздновала так печально этого дня. Накануне разнесся слух, что поляки хотят привлечь этим шествием как можно больше народа и начать избиение. Слух подействовал, и главные московские улицы были почти пусты. Освобожденный на время патриарх ехал на осляти, как пленник, с поникшей головой и безнадежным взором, а вел осла под уздцы всем ненавистный боярин Гундуров.
— Поношение и поругание! — с возмущением говорили москвичи и мстили полякам: везде на окраинах города, где ни показывались поляки, тотчас затевалась свалка, и избитые поляки возвращались в Кремль, горя ненавистью и злобой.
Поздно ночью Салтыков пришел к Гонсевскому.
— Слышь, воевода, — заговорил боярин, — бьют москвичи ваших! Вступись за своих и задай им жару!
— Если я вступлю в бой, они зададут нам жару, а не мы им! — ответил Гонсевский.
Салтыков потряс рукой и злобно сказал:
— Так, так! Ну так смотри, как они сами примутся бить вас во вторник! А я — слуга покорный! Завтра же к королю еду!
— С Богом! — ответил Гонсевский. — А что не выйдем мы отсюда живыми — про то я знаю.
— Тьфу! — крикнул Салтыков и выбежал из горницы.
Гонсевский поднялся и в тяжелой задумчивости прошелся по комнате, потом захлопал в ладоши и приказал пахолику собрать в совет полковников Казановского, Зборовского, Маржерета и Борчоковского.
По улицам Кремля поскакали гонцы.
Вскоре у Гонсевского собрался совет.
— Панове братья, — сказал он, — нам друг от друга таиться нечего. Мы окружены врагом, враг идет со всех сторон, а помощи нет — разве пан Струсь один. Так надо хоть всем вместе держаться. Поначалу нынче же в ночь пусть все наши соберутся в Кремль и завтра же начнем вооружать его.
— Пан гетман ждет нападения? — спросил Маржерет.
— Не могу сказать. Лазутчики принесли весть, что князь Пожарский почти под Москвой, да вот Салтыков был, так завтрашним днем грозил. А что завтра будет — Бог покажет! — Гонсевский встал. — Ну, панове, для того я вас и звал только. Пусть в ночь все переберутся, а завтра чтобы все в городе были и от своих частей не отлучались.