20 марта
Прочитал I том "Истории русской церковной смуты" Левитина и Шаврова (Самиздат, 1963). Очень хорошо написанная, богатая материалами (документами) книга. Совершенно ясно, что та обстановка гонений, арестов, ограблений церкви в первые годы советской власти, неизбежно должна была привести к а) озверению одних и б) низкопоклонству и подхалимству других деятелей церкви. "Живая церковь" - вариант б), а Патриарх Тихон - вариант а). Рассказывается о предательском характере живоцерковников, которые не только публично поддерживали расстрелы, производимые ревтрибуналами по обвинению церкви в укрытии ценностей, но и сами доносили на своих идейных противников. Левитин и Шавров показали, что подлинным режиссером всей этой грязной истории был соответствующий отдел ЦК, во главе с неким Тучковым. Тучков сочувствовал законно избранному Патриарху Тихону (как он потом признавался), но поддерживал живоцерковников ради политических целей. "Живая церковь" благословляла разграбление церковного имущества.
28 марта
Умер Владимир Михайлович Померанцев. Имя его памятно всем, кто любит и знает отечественную литературу. Он - зачинатель новой публицистики, нового литературоведения. Нового - в смысле послесталинского. Его статья "Об искренности в литературе" прогремела как взрыв в болоте в 1954 году. Он был сам предельно искренним и чистым человеком, хорошим товарищем и интеллигентом с ног до головы. Бывший прокурор и офицер, он испортил себе карьеру тотчас как только понял, что ЭТА карьера не для него. И ему ответили ненавистью, которая сопровождала его полтора десятка лет до самой могилы. Он умер от инфаркта, услыхав от замдиректора изд-ва "Сов. писатель" Карповой, что его книга, уже претерпевшая немало бед, не идет в набор, а посылается на новое чтение. Последний знак нерасположения явлен был уже покойному писателю: Союз писателей отказал родным и друзьям в праве провести панихиду в здании ЦДЛ. Иерархическая машина Союза писателей знает кто есть кто.
29 марта
Яркий солнечный полдень. Сидим с Любой Кабо на скамейке во дворе крематория. Поодаль стоит группа коллег, пришедших по тому же делу: Вася Аксенов, Камил Икрамов, Алла Гербер, Илья Крупник и др. Пришли попрощаться с Владимиром Михайловичем Померанцевым.
- В такую погоду не хочется никого хоронить, - вздыхает Люба. - И вообще, что-то наскучило мне это занятие.
Действительно, наскучило. Мы то и дело встречаемся на похоронах хороших людей. Больно и страшно смотреть, как тает круг "людей 1956 года". Но вот и автобус с гробом. Вдруг оказывается, что проститься пришло много самого неожиданного народа. Начинается панихида. Ее открывает функционер СП, пьянчуга, не вылезающий из ресторанов ЦДЛ, Крючкин. Он произносит речь о герое, борце; о войне. Все звучит как слова о другом человеке. Потом говорит редактор издательства "Сов. писатель". Оказывается, покойный выпускал свои книги в их издательстве, и хотя иногда эти книги проходили с трудом, издательство любило Померанцева, а Померанцев обожал издательство. И наконец самое главное: директор издательства Лесючевский просил Левина передать всем собравшимся, что он жалеет о том, что не может присутствовать на панихиде, но заверяет всех собравшихся, что книга прекрасных рассказов Владимира Михайловича непременно увидит свет. Ах, как жаль, что Владимир Михайлович не увидит ее своими глазами!
От этих лживых охов и вздохов не остается и следа, когда от имени друзей выступает Гриша Свирский.
"Все мы друзья Владимира Михайловича с того небезызвестного дня, когда вышла его знаменитая статья "Об искренности в литературе". Она стала для всего лучшего в нашей литературе настоящим знамением. Книги Померанцева проходили через издательство с мукой. И смерть его вызвана телефонным звонком из издательства (Гриша хотел назвать фамилию Карповой, но вдова сделала ему знак, и он обошел фамилию издателя-убийцы). В. М. до конца дней оставался борцом, борцом за несчастных, несправедливо осужденных. К нему шли и идут сотни писем обиженных. И он готов был вступиться за каждого, несправедливо оскорбленного и осужденного. Гриша видел в доме Померанцева людей, которые, едва выйдя из лагеря, спешили пожать руку своему спасителю. Таких людей - отстаивающих каждого обиженного, осталось всего два-три человека: Медынский, Четунова - вот и весь список. Померанцев - жертва и вместе с тем герой нашего времени".
Крючкин страшно испугался. Заказанный ему "театр" провалился. Стараясь хоть как-нибудь спасти положение, он снова взял слово, чтобы крикнуть что-то о склочниках, которые готовы заводить скандал где угодно и по какой угодно причине. "Нет, - провизжал Крючкин, - Померанцев не жертва, он герой!.."
На том мы и распрощались с беднягой Владимиром Михайловичем, человеком хорошим, добрым и честным. На чьей-то панихиде мы еще встретимся?
"Вечерняя Москва" отказалась дать некролог по поводу смерти Померанцева. Главный редактор Индурский посоветовался в верхах и там сказали, что в день открытия партийного съезда нельзя пятнать газету некрологами.
Утром, 30 марта, был у инспектора медицинского отдела МВД Евгении Карловны Шах. Снова толковали о здоровьи Галанскова. Его из больницы отправили обратно в лагерь, хотя сам врач сказал сестре Галанскова, что состояние больного тяжелое и радикальную помощь ему может дать только операция. Е. К. Шах подала мне бумажку, помеченную 25 марта. Зам. нач. Потьменских (Мордовских) лагерей сообщает нач. мед. отдела МВД, что Галансков отказывается от хирургического вмешательства, опасаясь тяжести операции.
Снова твержу, что он не хочет оперироваться в дрянной больничке, где лежит, но согласился ехать в Ленинград. В ответ - истеричный крик: "Мы не станем их развозить по стране, на это и денег нет. Если бы Вы знали, за кого заступаетесь, - давно отступились бы от него!"
4 апреля
Газета "Эдази" (Тарту) возвращает мне очерк о хирурге Арнольде Сеппо. Чиновник "объясняет": "Персональный вопрос о Сеппо несколько раз стоял на повестке дня в партбюро университета. Окончилось это дело его исключением из рядов партии... Согласитесь, что тартусцам сейчас трудно было бы воспринять очерк о нем так, как это Вами написано..."
6 апреля
Директор института русского языка АН СССР Филин сказал своим сотрудникам, что те, кто когда-либо выражал недовольство линией партии (подписывали письма), должны публично покаяться, иначе им не позволят защищать диссертации, их не будут переаттестовывать и пускать за границу.
14 апреля
Вернулся из Тамбова, где за четыре дня опросил 12 человек о жизни в этом городе (1944-1946 гг.) Войно-Ясенецкого. Беседовал и с верующими, с деятелями церкви, и со здешними медиками. Рассказ бывшего начальника Тамбовского Облздрава Артема Сергеевича Гаспаряна обнажил ту двойную игру, которую Сталин вел с церковью в годы войны. С одной стороны, наркомздрав Третьяков звонил Гаспаряну, чтобы тот наилучшим образом принял хирурга-архиерея Войно-Ясенецкого и организовал ему быт. А с другой - из Обкома звонят Облздраву: "Что там за поп приехал, и почему вы ему особое питание устраиваете?" Особенно эффектен эпизод, когда на совещание хирургов входит в рясе с крестом Войно-Ясенецкий и садится в первом ряду. Председательствующий, полковник м/с, нач. МЭП Савонько знает, что по программе конференции предстоит доклад проф. В-Я.; и так как проф. пришел с крестом и в рясе, Савонько шепчет Гаспаряну: "Доклад надо снять". Между ними в президиуме начинается легкая "война", в результате Гаспарян берет слово и объявляет доклад В-Я. А через час после великолепного доклада, вызвавшего аплодисменты, облздрава вызывают в Обком: "Что вы там за контрреволюцию разводите?" Спасает Гаспаряна от исключения из партии только телеграмма Сталина, который приветствует Войно-Ясенецкого с присуждением Сталинской премии.