К вечеру на нижней улице стихал многоголосый гул. Старый ремесленник остановил гончарный круг, придирчиво осмотрел дневную продукцию и глину, приготовленную на завтра. Один из двух больших кувшинов, оставленных на сушку, был покрыт росписью. Он делался по специальному заказу из крепости. Отпустив подмастерьев, гончар ушел на жилую половину.
Погасил свой горн сосед гончара — чеканщик. Он отправился домой, захватив с собой из предосторожности незаконченную дорогую работу — вазу из серебра, над которой трудился уже неделю.
Отовсюду, как тени, двигались по улицам, освещенным лишь отблесками очагов, усталые люди. Одни держали путь в свои кварталы, где ждали их семьи и ужин. Другие направлялись в лавочки, где были зажжены факелы и смоляные светильники. Там можно было купить еду, а уже после проскользнуть в свою тесную каморку, куда с трудом втиснулись циновка и кувшин с водой.
У берега реки засветилась робкая цепочка огней. На маленьких кострах готовили ужин те, кто не имел крыши над головой.
О том, что ужин готов, известила и хозяйка дома, который мы мысленно посетили.
Что же входило в меню этого ужина?
— На этот вопрос не так уж трудно ответить, — заявил Щетенко, — если привлечь к археологии данные смежных наук — этнографии и палеоэкономики. Есть и другая возможность: посетить одно из соседних селений и посмотреть, что едят его современные обитатели.
Все это дает основание предположить, что кроме ячменя, риса и пшеницы (около 600 г в день на каждого жителя Мохенджо-Даро в среднем) в его рацион входило более пол-литра молока и 160 г мяса, а также овощи, фрукты и острые специи.
Городское стадо крупного рогатого скота, включая тягловый, состояло примерно из 10 тыс. голов. Кроме естественных пастбищ в окрестностях Мохенджо-Даро сеялись для корма просяные культуры. Каждый год огромные хранилища Великого города наполнялись припасами, росло благосостояние его жителей, совершенствовались ремесла, процветала торговля. И в то же время в благоденствующем, казалось бы, хараппском обществе происходили невидимые, но грозные процессы, которые впоследствии привели его к гибели.
Вопрос о причинах крушения древней цивилизации долины Инда является предметом длительных дискуссий, суть которых будет изложена ниже. А пока попытаемся представить себе, как и за счет чего жило и процветало это общество.
Инд — поистине неутомимая река. Каждый год она переносит огромные массы грунта, наращивает свое русло и увеличивает дельту, предоставляя человеку превосходные плодородные почвы. Достаточно бросить зерно, чтобы через два-три месяца снять урожай. Этим и пользовались первые поселенцы долины. Ежегодные разливы реки орошали поля и одновременно приносили па них удобрения.
На паре волов, впряженных в деревянную соху, а на маленьких участках заостренной палкой взрыхлялась почва. В нее бросали зерно. Созревший без дальнейшего участия человека урожай снимали бронзовыми серпами или просто руками. Для обмолота по срезанным стеблям прогоняли скот. «Минимум оснащенности и затрат человеческого труда», — охарактеризовал такой способ ведения хозяйства известный ученый-этнограф Ламбрик.
Побывали мы и в деревне Хасан Вахан, расположенной по соседству с раскопками. Посуда и роспись на ней оказались такими же, как и в древнем городе, такими же были набор глиняных игрушек и гончарный круг. Двухколесные повозки, словно взятые напрокат в музее Мохенджо-Даро, курсировали по узким улицам. Пеклись пресные лепешки — чапати и варился горох, приправленный острым соусом карри. По прилегающему к деревне полю волы тащили деревянную соху.
Весь уклад деревенской жизни напоминал времена Мохенджо-Даро. Однако Великий город представлял в далеких веках передовую цивилизацию, а селение Хасан Вахан выглядит в современном мире его антиподом.
Сходство усиливали и многие детали: как и Мохенджо-Даро, деревня была защищена от Инда ограждающей дамбой, а несколько лет назад в одном из соседних селений была найдена модель речной баржи — точная копия тех судов, которые в давние времена приставали к причалам Великого города.
У входа в музей я обратил внимание на картину. Художник изобразил на ней жизнь набережной Мохенджо-Даро в его лучшие дни. С нее и начинается осмотр экспозиции. Великолепной выделкой и бесконечным разнообразием форм отличается найденная при раскопках посуда, изготовленная древними мастерами. Ее, как правило, украшает богатый растительный или геометрический орнамент. Чаши из бронзы, меди и серебра свидетельствуют о большом искусстве чеканщиков. Мы уже упоминали набор женских украшений — браслетов, подвесок, ожерелий, в том числе из бадахшанского лазурита.
Коллекция оружия не менее красноречиво свидетельствует, что не войны, а мирная торговля была главным занятием жителей Мохенджо-Даро. До сих пор найдены лишь бронзовые кинжалы листовидной формы и наборы каменных и глиняных шариков для метания из пращи. Стражи городского порядка, надо полагать, были вооружены только дубинками.
Появилась возможность проследить и торговые связи. Мохенджо-Даро отправлял в другие города зерно, слоновую кость и многочисленные изделия своих умельцев, а привозил металл, строительный лес, драгоценные камни. При этом использовались как сухопутные, так и морские пути.
Совсем недавно, в 1961 г., на территории Индии был открыт порт Лотхал — современник Хараппы и Мохенджо-Даро. (Интересно, что как и «мохенджо-даро» на синдхи, так и «лотхал» на гуджарати имеют одно значение: холм мертвых). Уникальнейшим сооружением города-порта был сухой док с водным зеркалом площадью 0,8 га, выложенный обожженным кирпичом. От причалов Лотхала начинался путь к островам Бахрейна, а оттуда — к берегам Шумера. Трудно сказать, какие сюрпризы преподнесут дальнейшие раскопки другого древнего порта, Бамбхор, в окрестностях Карачи, знакомство с которым нам еще предстоит.
Украшения из лазурита ясно свидетельствуют о сухопутных связях с севером. Уникальное месторождение «небесного камня», из которого они изготовлены, находится близ Файзабада на территории нынешнего Афганистана. Найдены и другие свидетельства древних торговых путей.
Каракумская экспедиция под руководством известного советского ученого В. М. Масона обнаружила в последние годы на юге Туркмении руины городов — ровесников Мохенджо-Даро. В них найдены предметы и изделия, характерные для позднего периода хараппской культуры, например изображения трехглавого фантастического существа — трекифала. Такие же чудовища часто изображались на стеатитовых печатях хараппцев. Подобную табличку и нашел в 1856 г. А. Каннингам. В витринах музеев Мохенджо-Даро и Ашхабада можно увидеть одинаковые гадальные палочки из слоновой кости, украшенные затейливой резьбой.
Сложнее оказалась проблема расшифровки письменности, начертанной на табличках. Советский ученый Ю. В. Кнорозов, прочитавший письмена майя, сделал попытку применить для разгадки тайны письменности хараппской цивилизации электронно-вычислительную технику, но таблички с изображениями божеств и священных животных продолжали молчать. Пока не найден ключ для прочтения древнего шифра. Впрочем, недавно появилось сообщение, что финским исследователям удалось прочесть 30 символов из 120.
Многое в истории хараппской цивилизации оставляет простор для теорий, гипотез, догадок и полета фантазии. В одном из своих романов индийский писатель Рангея Рагхав пытался воссоздать картину гибели Великого города[3]. Этот роман, в отличие от чисто фантастических экскурсов в прошлое, опирается на определенные научные данные. Критики сравнивали его с «Последними днями Помпеи» Булвера-Литтона и с «Саламбо» Флобера.
Роман увидел свет в 1948 г. Рангея Рагхав писал его в те дни, когда Индия и Пакистан только что сбросили цепи колониальной зависимости. Автор ратует за республику и демократию, призывает к борьбе против узурпаторов. «Самый большой грех — сделавшись рабом, примириться с этим», — восклицает один из героев, живших в Великом городе. Впрочем, по мнению автора, Мохенджо-Даро обречен. Подобно древнему Риму, он погибает от богатства, тщеславия, борьбы за власть и интриг.
Любопытно, что одна из героинь романа — танцовщица, пришедшая из страны дравидов. Вполне вероятно, что маленькая статуэтка мисс Мохенджо-Даро стала ее прообразом. Для меня же она обрела имя. Ее зовут Вени.