Закрыла лицо ладонями, клонилась к лежаку, шептала:
— Господи, да что это такое! Будто не было матушки. Будто не матушкой дом ухожен, будто не она была хозяйкой! Из дома уносим — саму память гоним. Да что же это такое, господи! У бати глаза и сердце застлало. А я-то что матушку гневаю?! Да что же это, неужто в своём доме распорядиться не могу? Вот-ка возьму лежак да и внесу в дом! — Васёнка, удивляясь собственной решимости, заторопилась. — Вот сейчас возьму и снесу и накажу всем, чтоб не трогали!
Васёнка вытерла глаза, поднялась, даже ухватилась за гладкие, словно восковые, доски лежака. И тут поняла, что матушкин лежак ей не под силу. Нет, она могла бы позвать Витьку, Зойку, вместе снесли бы в дом и поставили лежак, и она спала бы на нём, успокоенная памятью о матушке.
Другое чувствовала Васёнка — не под силу ей через себя переступить, не под силу поперечить Капке, не под силу самой порушить в дому хоть и не весёлый, а всё же лад. «Простите меня, матушка, — руки Васёнки ослабли. — Не можу я так. Я потом. Я по-доброму! Я улажу с Капой. Вы сами, матушка, говаривали: доброе сердце добром осиливает…»
Васёнка платком утёрла глаза, спустилась в дом, открыла дверь и ахнула: в доме — война! Братик Витька прижимал к себе этажерку для книжек, а распалившаяся Капка вырывала этажерку из его рук.
— Капа! Витенька! — в отчаянье закричала Васёнка. — Что делаете?!
Капка отпустила самоделку, широко расставила локти, пошла к Васёнке.
— Скажи ему, скажи! — кричала она, кулаком тыкая в сторону Витьки. — Хозяин объявился! Что ни возьму — его! Полку хотела в горенку перенесть, так он меня чуть не прибил… — Капка всхлипнула и заслонила передником глаза.
— Братик! — Васёнка смотрела с укоризной. — Неужто пожалел!
— Не пожалел! А в каждом доме свой порядок! — Витька, бледный от пережитого волнения, поставил этажерку в угол, настороженно щурясь и раздувая ноздри, собирал сброшенные на постель книги.
— Успокойтесь, Капа, — попросила Васёнка. — Всё уладится!
Она подула на замёрзшие пальцы, стала расстёгивать шубейку. Капка тяжело дышала. На её возбуждённое лицо наплывали красные пятна. Она наклонила голову, морщила низкий лоб, заросший на висках жёсткими волосами.
— Всё уладится, Капа, — сказала Васёнка, улыбкой стараясь смягчить Капитолину.
Капка вдруг притихла, оправила на себе платье, тяжёлыми шагами ушла в горенку.
Вечером Васёнка словила на дворе Витьку. Оставила на земле фонарь, ухватила за борт старенькой, уже тесной ему стёганки, из рукавов которой почти до локтей торчали его худые руки, и, тревожась предчувствием идущей в дом беды, заговорила:
— Витенька, братик мой милый, прошу тебя — уступай! Не копи, братик, зла, от зла люди портятся… Ты ведь добрый, заботливый. Ты верь: добром всё сладится, а к непокорным одни беды ладятся! Уступай, так прошу тебя, братик!
Витька грустно смотрел в добрые глаза сестры, усмехнулся толстыми губами. Как взрослый, прижал к себе голову Васёнки, погладил по платку, пошёл в дом.
В канун того памятного чёрного дня Капка молчала. Вечером, когда все были дома, отужинали и Васёнка, стоя за печью, домывала посуду, Капка зашла в узкую кухоньку, молча заглянула в печь, на уложенные Васёнкой поленья, потрогала нащепанную лучину. Прицеливающимся взглядом проверила чистую посуду в горке, увидела неполные вёдра, послала Зойку за водой. Потом пролезла в красный угол, за стол, подпёрла щёки тугими кулаками и, так сидя, не поворачивая головы, молча следила, как Васёнка, легко приседая на молодых ногах, подтирала на кухне пол, стелила постель и укладывала Машеньку, перед окном расчёсывала волосы.
Васёнка, откинув голову, заправила расчёсанные волосы за спину, вынула из губ шпильки, потянулась положить на подоконник и разронила. Руки её не слушались. Она чуяла, как неотрывно смотрит на неё Капка, и сердце замирало от страха. Подобрав с полу шпильки, Васёнка распрямилась и вдруг повернулась к Капке. Стояла, открытая, беззащитная, и смотрела прямо Капке в глаза, будто спрашивая: «Ну, скажите, что вам надобно, Капа? Скажите — я сделаю…» С минуту они смотрели друг на друга. Васёнка, чувствуя, что долго нельзя вот так смотреть и не говорить, тихо попросила:
— Ложились бы, Капа. Поутру и думы светлее…
Капитолина отняла от щёк кулаки, засмеялась:
— И то, — сказала она. — Ложись, Васёнушка, пора, пора!