— Решили не давать тебе выговора. Ты того… бери себя в руки. С нами пойдёшь или посидишь?
— Посижу.
— Ну, бывай! — Он дружески толкнул его в плечо и пошёл, неуклюжий, сильный.
Алёшка шёл к Волге серединой мощёной улицы, взбудораженный переменой, которая случилась с ним.
Только что, в пустом классе, у парты Лены Шабановой и Ниночки, его вдруг охватило странное нетерпеливое желание вернуть ребят и девчонок, усадить их снова за парты и, не таясь и доверяясь, рассказать о себе всё. Подобного с ним не бывало. Он откровенничал с мамой, мог откровенничать с другом, но рассказать о себе почти целому классу — подобного желания он ещё не знал.
«Что случилось? — думал Алёшка, перепрыгивая лужи. — Почему для меня вдруг стало важно, что думают обо мне в классе? Разве то, своё, что всегда было у меня, что радовало даже тогда, когда рядом со мной никого не было, разве это, моё, перестало быть?.. Это всё Ниночка. Размалевала героем! Стыд! Стыд, а приятно. И, чёрт возьми, за одно доброе о тебе слово почему-то хочется на самом деле стать хорошим! А, пустое всё. Вот сейчас приду, возьму ружьё, свистну Урала — и на старую вырубку. И всё станет на свои места…»
Так думал Алёшка, стараясь вернуть себя в прежний, привычный мир, в котором всегда доставало ему радостей, но мысли помимо его воли возвращались к собранию.
Алёшка слышал, кто-то идёт за ним. Он прибавил шаг, но и тот, позади, пошёл быстрее. Алёшка обернулся и увидел Кобликова.
— Прёшь, как сохатый, не догнать, — сказал Юрочка, улыбаясь. — Ну, как там, рассудили? Кесарю — кесарево…
Алёшка не ответил.
Кобликов уловил его настроение, шагал рядом молча, заложив руку за борт лёгкого пальто.
— Почему на собрании не был? — спросил Алёшка, смиряясь с присутствием Кобликова.
— А что, обо мне говорили?
— Нет.
— Тут, понимаешь, штука получилась. Дошло до матери: так, мол, и так, за прогул прижать хотят. Естественно, переполох. «Тебе не свято моё имя!» и так далее. Потом, как водится, принесла в школу справку. Вышло, что я ангиной болел. Мне, понимаешь, в самом деле глотать больно было… А на собрание не мог. Если честно, стыдно было бы тебе в глаза смотреть. Грешили-то вместе!.. Спасибо, Матвеич выручил, забрал на тренировку. Директору нашему звон вокруг школы тоже приятен. Лыжные кроссы скоро начнутся… Ну, тебя-то не очень? Жив?..
«Какой же ты! — думал Алёшка, задыхаясь от обиды на ту несправедливость, которую вот сейчас принёс с собой Юрочка. — Какой же ты…» — Алёшка повернулся к ветру, чтобы не видеть Кобликова и остудить горевшее от гнева лицо, и вдруг остановился.
— Слушай! — сказал он решительно. — Иди домой!
— Не хорохорься, у меня к тебе дело, — спокойно сказал Юрочка.
— Дело потом. Сейчас не могу. Понимаешь, ни о чём не могу!
Юрочка пожал плечами, поднял воротник пальто, посмотрел на Алёшку с сожалением.
— Завтра поговорим, что ли?
— Не знаю. Только не сегодня.
Алёшка повернулся, пошёл, почти побежал вниз, к парому. На пароме встал у перил, от всех отвернувшись, угрюмо смотрел на воду. Катерок, что тянул нагруженный паром, с трудом одолевал течение и ветер. Волны били в широкий борт, паром вздрагивал и как будто оседал от ударов. Ветер вырывал чёрный дым из закопчённой трубы, нёс над рекой, вдавливал в провалы волн. Но катерок упрямо тянул, всё ближе подваливал к левому берегу с мокрыми песчаными косами и вётлами на кромке полей.
Алёшка, занятый своими переживаниями, не сразу почувствовал, что рядом кто-то стоит, он подумал, что это Юрочка, не поладив со своей совестью, догнал его. Резко повернулся, готовый на злые слова. Рядом стояла Зойка, обратив к нему круглое, красное от ветра лицо, и всматривалась в него встревоженными глазами.
— Витька сказывал… Тебя обсуждали, да?.. — Зойка улыбнулась виноватой и жалкой улыбкой. — А я туточки призадержалась. Шла из города.
Как Алёшка ни был душевно смят, обижен и зол, он рад был увидеть эту всегда чем-то смешную, сейчас такую трогательную в своей привязанности к нему девчонку.
— Зоинька! — сказал Алёшка, сам удивляясь ласкающему звуку своего голоса. — Как хорошо, что ты здесь! Только ты ничего не придумывай. Я всё понимаю. И давай вот так: постоим рядом и помолчим. Ладно?!
— Давай, Алёша! — обрадовалась Зойка. — Рядом и помолчим! — Она встала близко и, как Алёшка, молча и серьёзно стала глядеть на воду.
— А ты знаешь, Алёш, у тётки Кати летось корова клевером объелась. Лежит на боку, живот как цистерна, и глаза уж закатывает. Ужас! Фельдшера привезли, он трубкой ей живот как проколет! Оттуда дух как пойдёт! Весь плохой дух вышел, живот стал как был. И корова ничего, оздоровилась…