— Василий Иванович! А что Алёшка мой, как на ваш глаз? — он спросил, не устояв перед желанием узнать, что думает о его сыне Василий. Иван Петрович не забыл урок, который преподал ему и Алёшке этот по-крестьянски спокойный и рассудительный человек.
Василий был занят дорогой — навстречу им, в город, шёл обоз: лошади качали заиндевелыми мордами, мужики-возницы в подпоясанных полушубках шли рядом с санями, придерживая укрытую тяжёлую кладь. Только когда по неровной обочине миновали обоз, и дорога освободилась, и Майка легко и свободно пошла по накатанной колее, Василий Иванович ответил:
— Парень совестливый. Может, и оступится где, но подымется. Человеком будет, так думаю…
Второй раз за эту поездку Иван Петрович слышал доброе слово о сыне, и второй раз ему было приятно его слышать. «Алёшка действительно растёт с обострённым чувством справедливости, — думал Иван Петрович. — Это хорошо. Но это и трудно! Очень трудно, особенно если на пути окажутся деятели, подобные Стулову. Рано или поздно окажутся. Даже в нашей справедливой жизни за справедливость приходится драться. Вот и нынешний вызов обернулся вызовом Стулову. А ведь я не хотел этого! Не хотел, а не смог.
Работать теперь будет труднее. Это уж так: при подобном отношении любые мелочи вырастают в принципы!
И всё-таки, пока есть Степановы, Стуловы не страшны…» Иван Петрович подумал об Арсении Георгиевиче и возвратился к тому уверенному настроению, с которым выехал из города. Правда, в глубине души осталась тревога, но Иван Петрович отнёс эту едва ощутимую в глубине тревогу уже не к повседневности. А к общим земным заботам — он слишком хорошо знал, что вечного на земле нет…
Из дневника Алексея Полянина, год 19418 марта мы поздравляли всех наших девчонок с женским праздником. «Дорогие наши женщины!..» Смешно, верно? Какие они женщины?! Ха-ха… Хи-хи… Сегодня косичка слева, завтра косичка справа. А носы у всех кверху и ждут, когда мальчишки поздравят!
А в общем-то получилось, хотя в классе всего восемь мальчишек и двадцать четыре девчонки. Каждой вручили блокнот с карандашом и зелёную сосновую мохнатую лапу. Лапу придумал я, блокнот — Вася Обухов. Юрка Кобликов презрительно всё отверг. «Телячьи нежности! — сказал он. — Алёшка, как новый староста, выдаст речь, и конец делу». Бюрократию Юркину отвергли. Но не в том суть. Я вручал блокноты и ветки сосны девчонкам и подошёл к Ниночке. И вдруг так смутился, что как столб стоял перед ней и от смущения кусал губы. Нина смотрела на меня лучистыми, как у Юрочки, глазами и, казалось, ждала от меня каких-то особенных слов. А еле выдавил из себя даже те слова, которые говорил всем…
А сегодня, на переменке, из своего класса выбежала радостная и возбуждённая Зойка, оттащила меня в угол, к окну. «Это тебе, Алёша, — сказала она, как будто торопясь. — У тебя рождение, и хочу, чтобы ты скорее услышал весну! Сейчас не разворачивай, потом развернёшь…» И убежала.
Я отвернулся от всех, распечатал трубочку из газеты. В трубочке была тополевая ветка, а на ветке только что родившиеся живые, зелёные листья!.. Вот они сейчас передо мной, на столе, в стакане с водой. Я вижу, как на своих будто запотевших ладошках они держат крохотную весну и слышу слабый запах тополевой смолки. За окном — высокие мартовские снега, в сугробах заборы, а у меня в комнате живые листья и запах весенней смолки — ещё одно Зойкино чудо! А я даже не поздравил Зойку с 8 Марта. Не сказал ей даже тех слов, которые говорил всем! Ну, отчего так?..
Наверное, всё оттого, что у каждой души есть руки. Маленькие руки-усики, которые ждут и ловят руки-усики другой души. Как усики валентности у химических элементов, они соединяются вовсе не с каждой душой, а только с определённой, у которой валентность совпадает. Вот руки-усики моей души почему-то не хотят брать руки-усики многих девчонок, которые вокруг. Вот и с Зойкой так. Она чу до-девчонка! Но соединяются наши души только каким-то одним, дружеским, усиком. А у любви валентность, ну, не меньше, чем пять, может, и десять! И все они, руки-усики моей души, трепещут и тянутся только туда, где Ниночка…
ЛЮБОВЬ
Дивно хороши у Ниночки волосы! Жизни не пожалел бы — только тронуть завитки, почувствовать их, наверное, ласковую, как речная вода, упругость. Алёшка смотрит на Ниночку, и каждое движение её ему в радость. Всеми чувствами он там, рядом с ней. Он почти не слышит голос учителя, не вникает в длинную формулу, которую с весёлым старанием выводит мелом на доске Лена Шабанова. Он не знает, когда и как случился великий переворот в мире, но твёрдо знает, что мир переменился — в эту зиму, из снегов и морозной стыни, пришло к нему тепло от всех затаённой любви.