Робея, он поднялся на крыльцо, постучал в незапертую дверь. Большой дом лесника не отозвался на стук. Из будки, звякнув цепью, вылез пёс, не поднимая морды, посмотрел скучными глазами.
Алёшка постоял, сошёл с крыльца. Идущая мимо женщина, любопытствуя, приостановилась.
— Нету лесника, нету, — быстрым говорком сказала она. — Иди, милый, в ту вон избу, к Гужавиным.
Алёшка открыл калитку, вошёл в незнакомый двор, от плетня пугнув заквохтавших кур.
Должно быть, его увидели в окно, потому что в сенях тотчас хлопнула дверь и на открытое крыльцо выпрыгнула босоногая девчонка. Как пугнутый козлёнок, выпрыгнула и замерла на высоком крыльце так, что серенькое с короткими рукавчиками платье подолом захлестнуло коленки. От яркого солнца девчонка зажмурилась, на её разгорячённом лице, будто яблоки, блестели круглые щёки. Зажмурясь, она стояла миг и распахнула огромные глазищи.
Алёшка узнал девчонку. Это она, круглощёкая, тогда была у калитки, разглядывала и смущала его своим любопытством. Здесь остановились их подводы. Он запомнил её, глазастую. Запомнил, как весело она прыснула в ладонь, когда он снял, потом снова надел очки. А когда подводы тронулись, вдогонку ему показала язык.
— А где твои очки? — лукаво спросила девчонка. Она сошла с крыльца и встала перед Алёшкой бочком. От её растрёпанной по лбу чёлки пахло дымом, на загорелых руках сохла мыльная пена. Девчонка разглядывала Алёшку радостными, блестящими глазами. — Опять спрятал в карман?..
Алёшка засмеялся.
— А ты помнишь?!
— Я всё помню, — важно сказала девчонка, ладошками провела по своим бокам сверху вниз, гордо выпрямилась. — И всё знаю. Тебя зовут Алёшка, верно? А я — Зойка. Ты пришёл к леснику, к Красной Шее, верно?..
— Верно!
— Вот, видишь, говорила тебе, что всё знаю? Только его дома нет. У него, у бедного, дела…
Сказав: «у него, у бедного, дела…», Зойка сощурила свои глазищи и так выразительно покривила нижнюю губу, яркую и оттопыренную, будто кончик языка, что Алёшка понял: Зойка лесника не любит.
— А Витька у Петраковых. Тебе надо Витьку? — спросила Зойка и, тут же вскинув голову, настороженно вгляделась в Алёшкины глаза. — Постой, а зачем тебе Красная Шея?..
Алёшка как будто только сейчас вспомнил, зачем ему нужен лесник, смутился.
— Так зачем тебе лесник?! — пролепетала Зойка, бледнея. Проклюнувшимся девичьим чувством она угадала, что к леснику он шёл не за добром. — Он тебя куда-нибудь звал? — Зойка потерянно смотрела на Алёшку, вдруг рукой зажала рот, как будто не дала вырваться горьким и злым словам.
Алёшка хотел усмехнуться, сделать небрежное лицо, как это делала перед ним Фенька, но понял, что не может ни усмехнуться, ни уйти. Он почувствовал, что эта с надеждой выбежавшая ему навстречу, как будто настежь распахнутая девчонка с крендельком косичек на шее по какому-то высшему праву чистоты и открытости может так говорить с ним.
А Зойка, поникнув, ногой царапала землю. Вот сейчас уйдёт, — думала она. — И всё, всё. Уйдёт и не узнает, так и не узнает, как она считала дни вот до самого этого часа! Всего-то два разочка она видела Алёшку, а думала о нём не переставая. И насмешки терпела, а всё равно выспрашивала каждого, кто хоть самую малость знал о нём. И противного лесника выспрашивала!..
Зойка заметила, как нерешительно топчется перед ней Алёшка, и надежда пробилась в её отчаянные мысли. Она вскинула сверкнувшие глаза и как только могла быстро заговорила:
— Ты не ходи с Красной Шеей. Не ходи!.. Я тебе сама лес покажу. Я всё там знаю, всё, даже то, что Красной Шее в жисть не узнать!
Ты видел, как ночь на землю приходит?.. Нет? А я видела! Стояла вон там, у Нёмды, и смотрела. Я думала, ночь с неба спускается, а она, как туман, из-под земли выходит. Будто кто подымается, чёрный и бо-оль-шо-ой, как лес! Вылезает и крадётся. Сперва по лугу, свет на кустах гасит. Потом на деревьях. Когда на земле уж ничего не видать, начинает горбиться, пухнет и пухнет, — всё закрывает, до самого-самого неба!..
Только, знаешь, летом ночь слабая. Летом поверх ночи завсегда свет пробивается. А вот к осени только звёзды через ночное чудище светят. Проколют насквозь и светят… Правда!..