Фенька не спешила. Она как будто нарочно оттягивала то, что должно было быть между ней и Алёшкой, долго умывалась за печью, звякая железным соском умывальника, оплёскивая воду в таз. Алёшка слышал, как шуршало полотенце. Потом Фенька полезла в подпол. Алёшка, неловко улыбаясь, смотрел, как, сдерживая в плотно сжатых губах улыбку, она ставила угощение. Когда Фенька подходила, он сжимался, как клеверок перед дождём, краснел и смотрел в пол.
— Может, выпьешь для храбрости? — спросила Фенька, её лукавые глаза смеялись.
— А что? И выпью!.. — с вызовом сказал Алёшка и выложил кулаки на стол.
Фенька медленно подошла, положила руку на его голову, её жёсткая ладонь скользнула по щеке, закрыла ему рот. Алёшка сквозь запах земляничного мыла опять уловил идущий от её ладони запах молока и коров, и, как тогда, в бору, этот уже знакомый ему запах не оттолкнул, а повлёк его к Феньке. Пряча лицо, он прижался к её покорному телу так, что хрустнуло у неё в рёбрышках.
— Тише ты! — сказала Фенька радостно.
Не отводя Алёшкиных рук, она взяла поблёскивающий стеклом графинчик. Графинчик звякнул о стакан.
— Может, не надо… — неуверенно сказала Фенька.
Алёшка протянул руку, ладонью сдавил стакан, холодным гранёным краем решительно раздвинул свои мальчишеские губы.
На скамье они сидели рядышком. Алёшка захмелевшей головой ткнулся Феньке под руку, щекой и плечом прижался к её тёплому боку. Он не открывал отяжелевших глаз, и когда Фенька, ласково поглаживая его, осторожно спросила: «Что же так и будем сидеть?», он капризно мыкнул, как телочек, и крепко прижался к ней.
Алёшка чувствовал, что с Фенькой что-то происходит. Она украдкой вздыхала. Сердце, стук которого он слышал прижатым к её боку ухом, билось всё сильнее и ближе, как будто торопилось пробиться к Алёшке. Ладонь, которой Фенька всё быстрее и быстрее гладила его волосы, повлажнела и холодила лоб.
Фенька вдруг нагнулась, дрожащими губами поцеловала Алёшку.
— Светленький ты мой! — шептала Фенька. — Бровки-то, как у младенчика… Нос в конопушках… Глупой, ой, глупой… — Фенька нашёптывала и покачивала Алёшку, как ребёнка.
Осторожно она высвободила себя из Алёшкиных рук, отошла к высокой кровати с горой подушек.
Алёшка видел, что Фенька пошла к кровати. Он наклонился, локтями опёрся на колени, в горячие ладони упрятал щёки и глаза и так сидел, терпеливо ожидая, что будет дальше.
Фенька молчала. Алёшка раздвинул перед глазами пальцы. Кровать нетронуто голубела покрывалом. Фенька стояла у печи, заложив руки за спину, и молча смотрела на него. Алёшка ничего не понимал, он не узнавал Феньку! Лицо её как будто выболело за тот час, пока она сидела с ним рядом, опало в щеках, глаза казались больными.
У Алёшки сжалось сердце.
— Фень, ты что?
Фенька откинула голову, прижалась затылком к печи.
— Слушай, Лёшка… Слушай. Я — девка грешная. Мне ништо тебя приласкать… Только не надо тебе этого!.. Ты же не любишь, тебе всё одно: я, другая ли… Тебе, по первому-то разу, полюбить надо. Себе равную, Лёшка, полюбить! Чтоб всю сладкую сладость от неё понять. А не так вот, ни за што, её, первую-то, прогулять. Я-то знаю! Костька мой в Волге потонул, года с ним не жили. Был бы жив, я б всех этих мужиков… Я — что, я — вот она! Хочешь, поди, приласкаю. Поди, коли хочешь!.. Только обкраду я тебя. И то, что обкраду, в жизнь не возвернёшь! Присохнешь ко мне, что я с тобой, младенчиком, делать буду? Да и ты, вон какой ладненький, сердце мне переворотишь!..
Фенька головой жалась к печи, и волосы её, сдвинутые наперёд и перехваченные голубой лентой, на белом зеркале печи были как рыжая корона.
— Ступай, Лёшка!.. Боюсь к тебе подходить. И ты ко мне не ходи… Иди, горюшко моё сладкое. Уходи, ладненький мой!..
Алёшка поднялся, шагнул к Феньке. Фенька лицом стала белой, как печь. Губы её приоткрылись.
— Уходи! — приказала Фенька.
Алёшка стоял, склонив голову. И вдруг бросился за порог.
Дверь хлопнула. Дом дрогнул, как от выстрела.
Когда Алёшкины шаги затихли, Фенька подняла руки, медленно провела ими по лицу, шее, сползла вдоль печи на пол, уткнулась в колени и заревела на всю избу.
Из дневника Алексея Полянина, год 1937Папа как-то сказал: настоящего нет без прошлого. Я думал над его словами. Наверное, и в моей жизни было что-то, что сделало меня таким, какой я есть!..
Когда мы жили в Ленинграде и заканчивался девятый год моей жизни, бабушка, мамина мама, сказала: «Завтра твой день. Родился ты как раз на серёдке, между зимой и летом. Солнышко в этот день зиму одолевает, пылу набирает, землю к теплу поворачивает. Хороший день! Ночью к тебе спустится ангел, навеет сон. Смотри хорошенько, что снится! Сон будет вещий…»