Елена Васильевна с трудом остановила себя, она боялась, что своим вмешательством оскорбит сына.
Домой она вернулась расстроенной. Иван Петрович выслушал её, пожал плечами. «Хорошо, узнаю», — сказал он.
С работы Иван Петрович пришёл молчаливый. Ходил по квартире, перекладывал с места на место книги, газеты, стоял у окна, барабанил пальцем по стеклу.
— Вот что, Лен, — сказал он наконец. — Попробуй не вмешиваться в отношения Алёши с Василием Ивановичем. Что-то мы проглядели с тобой. Забыли, что в его возрасте не только ловят рыбу… Я говорил с Василием Ивановичем. Стыдно мне перед ним!.. Я был благодарен ему за то, что взял на себя смелость поправить нашу слепоту…
Елена Васильевна не сразу поняла, о чём Иван Петрович говорит. А когда поняла, прижалась к спинке стула, охватила плечи, упрятала на груди подбородок и так сидела немо, как будто в комнате была одна. Иван Петрович видел, что Елена Васильевна замкнулась, хуже — он чувствовал её враждебность тому, о чём он говорил. Но уступить не мог: он был убеждён в мудрой правоте конюха.
Елена Васильевна не поняла и не приняла его доводы. Она раскрыла книгу, сделала вид, что углубилась в чтение.
…Василий был в холодке, под навесом для телег, в окружении всех малых Петраковых. Неторопливыми пальцами тяжёлых рук он ловко плёл маленькие, на детскую ногу, лапотки и тихо приговаривал: «Росла липка на бугорочке. Отняли у липки лычко. Отняли не по злу, для дела: сплести лапоточки, обуть босые Валькины ножки. Чтоб Валькины ножки могли бегать по холодной дорожке…»
Маленькая Валька, плотная, как бочонок, смотрела на Василия и счастливо смеялась. Старшая Нюрка держала на коленях младшенькую Верку, завистливо смотрела то на лапотки, то на Вальку, то на доброе лицо Василия и, рывком подтягивая к животу сползавшую с колен Верку, всё порывалась и не решалась о чём-то спросить. Но Василий всё видел и понимал. Он плёл и досказывал свою сказку, как того ждала робкая большеглазая Нюрка. «Обуем мы Валькины ножки, — говорил как будто своим рукам Василий, — заладим лапотки и сестричке-нянечке Нюше. Потом Мише, брату Ивану. И самые крепкие и завидные заплетём нашей мамке Марусе…»
Алёшка от конной загороди с изумлением смотрел на просветлённое лицо Василия. Откуда тут малые Петраковы? Что за сладость нашли они здесь, на конюшне?..
Алёшке удивительно было видеть Василия в окружении счастливых пацанов. И не верилось, что этот неприятный ему человек может быть добрым.
По-за кустами, чтобы его не заметили, он обошёл конный двор, с другой стороны вошёл в конюшню и остановился в ещё большем изумлении: в проходе с его лопатой в руках усердно выскребал пол Иван Петраков.
С недобрым чувством Алёшка подошёл к Ивану.
— Здорово! — сказал он, даже не стараясь смягчить свой неприветливый голос. — Ты что, в работники пошёл?..
Иван беззащитно стоял, стеснительно шевелил лопатой.
— Не, не в работники… — сказал он, глядя в пол. Шмыгнул носом, утёрся ладонью и вдруг вскинул на Алёшку счастливые глаза:
— Дядя Вася нас всех в дети взял!.. Отцом он нам теперечи! — Иван неумело засмеялся и отвернулся. — Ты не серчай! — сказал он. — Лопата вон вторая есть. Коли охота — помогай!..
Алёшка опустил голову, молча стоял перед Иваном. Что-то вокруг грохотало, сотрясая мир. Он слышал грохот и удивлялся, почему ничего не слышит Иван?
Иван покачивал лопатой, шмыгал носом и томился ожиданием. И чуткие лошади в стойлах, за его спиной, спокойно переступали ногами, хрупали сено…
В один из последних дней лета Алёшка подошёл к Василию, сел рядом, сцепил руки, глядя, как от напряжения белеют суставы на пальцах, сказал с обретённой решимостью:
— Спасибо вам, Василий Иванович. За меня, за Ивана, Вальку, Нюрку. Я плохо о вас думал! Думал, вы не добрый человек!..
Василий жёлтым пальцем снял пепел с самокрутки, долго молчал, разглядывая свою мозолистую ладонь. Сказал, как будто бы не к делу: