Он ждал этих ночных часов. Накрыв голову пиджаком, он лежал, ощущая усталой спиной и локтями жёсткость полки.
Всё, что он оставлял в Москве, тянулось за ним, как рельсы и шпалы за поездом: поезд мчался где-то на второй сотне километров от Москвы, рельсы не обрывались.
Иван Петрович думал о наркоме. Он мысленно нащупывал и с опаской растягивал узлы в запутанном клубке последних событий, пытался отыскать их начало.
До последней встречи с наркомом он не знал о переменах в своей судьбе и в знакомый, всегда открытый для него кабинет вошёл спокойно. Когда же сидящий за столом нарком поднял голову, и его неулыбчивое лицо на миг посветлело, но тут же снова стало сосредоточенно-хмурым. Иван Петрович понял, что разговор у них будет непростой. Нарком кивнул на кресло, и настороженно, как на шаткий стул, Иван Петрович опустил себя на кожаное сиденье.
Нарком хмуро поглядывал на разбросанные по красному сукну бумаги. По тому, как неудобно он сидел в высоком жёстком полукресле, сдвинув вперёд бугристые плечи, по тому, как на его голове с небрежно брошенными набок волосами глыбисто набряк лоб, по тому, как трудно он выводил свою подпись на бумагах, по тому, с каким облегчением, закончив подписывать, он бросил на стол толстый синий карандаш, — можно было, и не зная, понять, что в этом массивном человеке до сих пор больше от бывшего питерского рабочего, чем от нынешнего наркома.
Иван Петрович был под началом этого человека. Он знал и следил, как заготавливают лес по всей стране, от Карелии до Сахалина. Он информировал, предлагал, и нарком почти всегда принимал его соображения. В наркомате его считали одним из ближайших советников наркома.
Жизнь столкнула их в первый год революции, когда оба — старый партиец, путиловец, и вчерашний студент Иван Полянин, только что вступивший в партию большевиков и кипящий романтикой сокрушения и созидания, — оба были поставлены на одно революционное дело: обеспечить топливом замерзающий Петроград. Через два года снова свело их дело революции: бок о бок они ползли по льду Финского залива к стенам мятежного Кронштадта.
С тех пор умные глаза этого могучего человека с симпатией следили за ним, в какие бы края ни забрасывала Ивана Петровича работа и нужды партии. Именно он, нарком, пять лет назад вызвал его с Дальнего Востока и предложил обосноваться в столице.
Теперь этот человек, подняв размашистые брови к прорезанному морщинами лбу, пристально смотрел на него в тяжёлом молчании. Медленно он протянул ему через стол бумагу. Иван Петрович, почувствовав неловкость в сердце, читал через вдруг вспотевшие очки и не мог понять то, что ясно было написано на форменном бланке. Главк лесного хозяйства просил наркома освободить И. П. Полянина от занимаемой должности, с тем, чтобы направить его в Советский район Поволжской области для организации на базе Семигорского лесхоза техникума и руководства им…
К перемещениям по службе Иван Петрович привык. Сколько раз ему приходилось оставлять высокие должности и, по своей и не по своей воле, уезжать за тысячи километров, начинать с «нуля». Он ехал и превращал «нули» в весомые цифры кубов нужной стране древесины. И снова его звали «наверх», обеспечивали жильём и всем необходимым для городской жизни — и снова ненадолго, до первой серьёзной нужды в опытном, энергичном руководителе где-нибудь там, за другой тысячью километров.
Так было с первых лет революции: он работал там, где надо, в полную силу, как подобает партийцу-большевику. И нигде не пускал житейских корней. Он с усмешкой наблюдал тех, кто привязывал себя к месту постоянной квартирой, дачей, знакомствами, бросал якоря в бурных приливах устанавливающейся в России новой жизни. Он привык жить интересами страны и не заботиться о том, куда и как ведут его должностные ступени. Но понять то, что было написано на бумаге, переданной наркомом, он не мог.
Откуда, зачем эта просьба лесного главка? Очень странная просьба… Что за нужда переходить ему на другую работу, в другой наркомат? И вообще — какое отношение он имеет к этому несуществующему техникуму?
Иван Петрович недоумённо пожал плечами.
Сосредоточенно-хмурое лицо наркома тронула едва различимая усмешка.
— Думал, вы уже отучились удивляться, — сказал он. Голос у него был медлителен и глух, как у всех молчаливых людей. — В тех местах наш леспромхоз, себя переживший. Мы его ликвидируем. Посёлок, электростанцию передаём главку, значит, вам. Уже не «нуль», — Иван Петрович не понимал, о чём говорит нарком. Впервые он не понимал, что задумал этот человек. Он оскорблено выпрямился, оправил под ремнём чёрный френч, который носил и в Москве, хотел встать, но нарком предупредил его движением руки. Взял у него бумагу, положил перед собой, тихо сказал: