Наташе казалось, вот-вот она уловит в рассуждениях Захара Петровича главное. Но новые доказательства вырастали из формул, неизвестных Наташе. Как тут прикажете быть?
Невольно Наташа принялась смотреть по сторонам и оглядываться. По оживлённому, чуть улыбающемуся лицу Жени Спивак можно было догадаться: ей интересно.
На соседней парте, в среднем ряду, Наташа увидела девочку с лоснящимися, прямыми, как соломинки, волосами, зачёсанными за уши. Это была Маня Шепелева. Она покачивала головой, слушая Захара Петровича, и что-то торопливо записывала.
— Понимаешь? — шёпотом спросила Наташа.
— А как же! — так же шёпотом ответила Маня и отвернулась. У неё был испуганно-озабоченный вид.
Вдруг Наташа услышала свою фамилию:
— Тихонова!
Сердце ёкнуло. Она вышла к доске, взяла мел и, стараясь растянуть время, тщательно чертила геометрическую фигуру. Захар Петрович одобрительно кивал. Дальше надо рассуждать и доказывать. Как? Что?
Если бы у Наташи было хоть малейшее умение схитрить, она попробовала бы некоторое время «плавать». Но такого умения у Наташи не было, и она положила мел и стояла молча.
— Ничего не соображаете? — удивился Захар Петрович. — Ну, дела! Тихонова, вы феномен!
По классу пролетел чуть различимый смешок, оборвавшийся, едва Захар Петрович прохромал к учительскому столику.
— Дела аховые, — продолжал он, пощипывая бритый подбородок и опираясь другой рукой на палку, а сам глядя в раскрытый журнал. — Разжуйте, положите нам в рот, а мы, может быть, окажем любезность, проглотим. Маловато любопытства. И самолюбия.
Наташа понимала: эти убийственные слова адресованы ей. А она? Она, красная, как свёкла, молча проследовала на своё место. И ни звука в ответ.
Между тем у доски уже стояла Маня Шепелева. Хотя в классе царило молчание, Маня выкрикивала доказательства теоремы неестественно громким голосом, каким в жизни никогда не говорят. Математик шагал по классу, прихрамывая. Маня повёртывалась вслед за ним и старалась ни на миг не упустить его из виду.
— Спокойно, — поморщившись, сказал Захар Петрович. — Не надо так громко кричать. Надо учиться думать.
Наташа просидела весь урок, не поднимая глаз.
В перемену к ней подошла Лена Родионова, бесцветная, тщедушная девочка, над заплатанным локтем которой хихикала Тася.
— Потеряла у Захара Петровича доверие, ужас! Вот ужас! Теперь он тебя не оставит. Каждый урок будет вызывать. Попроси Валю Кесареву. Она помогает отстающим, если, конечно, попросишь.
Лена говорила участливым голосом, жалостливо глядя на Наташу, и крутила вокруг пальца бублик. Ребятам выдавали в школе на завтрак по бублику.
— Без чужой помощи обойдусь, — надменно ответила Наташа. — Завтракай. Почему ты не завтракаешь? — сказала она просто так, чтобы перевести разговор на другую тему.
Лена перестала крутить бублик и, завернув в платок, спрятала в сумку.
— Борьке берегу, братишке, — застенчиво улыбнулась она, и её бесцветное лицо, порозовев, стало милым и ласковым. — Он меня каждый день выходит к школе встречать. Я, большая, здесь в перемену наемся, а он, маленький, дома с таком.
Наташа страшно вдруг взволновалась, кусок застрял у неё в горле. Она разломила свой бублик и половину сунула Лене.
Тася, вяло жевавшая завтрак за партой, отвернулась, как будто ничего не заметила.
На французском Наташу снова спросили. Наташа не могла знать урок, не имея учебника, но француженка, очень высокая, худая и, несмотря на немолодой возраст, по-молодому пёстро одетая, произнесла возмущённо: «Cest impossible! — Это невозможно!» — и поставила в журнале против Наташиной фамилии двойку.
— Что с тобой делается? Ужас!— ахнула в перемену Лена Родионова. — Давай вместе готовить уроки. Мы занимаемся с Женей Спивак. Будешь третьей.
У Лены Родионовой тоже не было своих учебников. Дело ведь происходило во время войны. Книг не хватало, тетрадей не хватало. Даже в Москве. Учебниками приходилось делиться.
Если бы третьей в компании была не Женька Спивак!
— Как-нибудь сама найду выход, — с прежней надменностью отказалась Наташа.
Прошло не больше недели, и она совершенно запуталась.
Какая-то апатия овладела Наташей. Она старалась не думать о том, что рано или поздно настанет день, когда придётся открыть маме и Кате, в какое ужасное она попала положение.