Но жаль, что Дашенька не знала и о том разговоре, который ведётся сейчас у батареи отопления, в полутёмном закуте, в конце коридора, куда редко заглянут разгуливающие всю перемену чинными парами старшеклассницы и лишь невзначай забегут иногда, играя в прятки, малыши с первого этажа, тонконогие, как ягнята.
Как-то само собой получилось, что после урока Наташа и Женя, выйдя из класса, встретились взглядами, взялись за руки и пришли в этот закут.
— Сегодня особенный день, — сказала Женя. —Ты знала раньше о Зое?
— Да, знала. Нет! Совсем не так, как сейчас. Сейчас я люблю её, очень люблю! Жалко и… не могу объяснить… Ты могла бы, как Зоя, выдержать? Всё!
— Мне хочется совершить подвиг и умереть, как Зоя.
— А мне не хочется умирать, — сказала Наташа. Она энергично тряхнула головой, и её густые волосы, кое-как перехваченные ленточкой на затылке, гривой упали на плечи. — Поджигать бы фашистов, стрелять, бомбить! Или вот ещё можно спускать под откос поезда… Партизанам работы хватает! Только в лапы фашистам берегись попадать. Как они её замучили, гады! А она ведь была десятиклассницей…
— Седьмой класс, восьмой, девятый, десятый… — медленно пересчитала Женя по пальцам. — Тебе нравится Дарья Леонидовна? — спросила она. — По-твоему, Дарья Леонидовна какая?
— Какая? Как будто читаешь интересную книжку. Нет? Не похоже?
— Похоже. Сегодня похоже… Наташа, хочешь дружить?
— Хочу, если только подружимся.
В следующую перемену они снова стояли у батареи, в закуте.
«Гремят барабаны, идут партизаны, железное войско идёт», — на память читала Наташа.
— «вся твоя школа к тебе на подмогу идёт», — подхватила Женя. — В какой она школе училась? Наверное, вроде нашей. Все школы в Москве одинаковые. Наташа, а про Феню ты выдумала? Ой! Что это я глупости спрашиваю! Ведь Нечаевка есть в самом деле. Значит, и Феня. Когда-нибудь, после войны, поедем в Нечаевку? Напиши про меня Фене, что у меня папа тоже на фронте. И тоже… — Женя низко нагнула голову, её черные тугие косички торчали над ушами, как рожки.
— Что — тоже? — испугалась Наташа.
— Ничего, — поднимая лицо и сквозь слезинки улыбаясь, ответила Женя. — Просто взбредёт в голову… Наташа, а как же нам разыскивать Лёньку?
— Очень просто. Пойдём в военкомат.
Издали донеслись громогласные выкрики Люды Григорьевой:
— Французский на горизонте! Приготовиться к обо-ро-не!
Люда летела по коридору на всех парах; слышно было, как с размаху захлопнулась дверь седьмого «А».
Женя покачала косичками. Не хочется сидеть на французском!
— Как-нибудь отсидим последний урок, — благоразумно возразила Наташа.
Они вернулись в класс и там застали спектакль, главную роль в котором исполняла та же Люда Григорьева. Она забралась на подоконник и в припадке озорного веселья, когда всё нипочём, лишь бы выкинуть посмешнее коленце, азартно кричала:
— Девочки! Анна Юльевна письменную хочет нам закатить. На последнем уроке не полагается письменных! «Никто, как она, Анна Юльевна — одна!» Долой письменную! Затемнение!
И дёрнула шнур. Чёрная штора, шурша, опустилась, закрывая окно.
Маня Шепелева, которая всю перемену усердно зубрила падежные окончания над раскрытым учебником, перестала шептать, с лёгким испугом наблюдая за Людой.
— Что делается, ужас! — схватившись за виски, ахнула Лена Родионова.
Люда Григорьева, хохоча, подбегала уже к другому окну.
— Затемнение!
Тася, с глупым лицом, тоже тянула за шнур, свисавший, как нарочно, прямо под рукой, возле самой Тасиной парты. Класс был затемнён.
В этот момент появилась Анна Юльевна, учительница французского языка, по обыкновению, в пёстрой шали, накинутой на острые плечи, полосатом узеньком, как дудочка, джемпере, с жёлтым янтарем на высокой, всегда чуть настороженно вытянутой шее.
— Quelle laideur! Что за безобразие! — возмутилась учительница. Она возмущалась слишком поспешно и часто, не трудясь вникать в суть происходящих событий.
Валя Кесарева, тащившая вслед за учительницей кипу тетрадей, захлопнула дверь. Наступил полный мрак.
— Что это значит? C'est impossible! Это немыслимо! Зажгите свет! — истерически восклицала Анна Юльевна, не догадываясь, что проще открыть дверь.
Валя Кесарева кинулась к стене повернуть выключатель, налетела на парту и грохнула на пол тетради.
— Что такое! Вы нарочно надо мной издеваетесь? — закричала учительница.
Анне Юльевне всегда казалось, что проказы и шалости, даже в младших классах, — не просто проказы и шалости, а козни против неё, рассчитанные на то, чтобы дёргать ей нервы, подрывать авторитет, всячески унижать достоинство. Подозрительность Анны Юльевны не давала ей жить. Попробуйте поживите спокойно, когда на каждом шагу чудятся злонамеренности и коварные замыслы!