«Родная дочурка! В прошлый раз ты рассказала о школе, а я прочёл твоё письмо своим ребятам на политбеседе. И знаешь, как горячо оно у нас обсуждалось! Ты права, дочурка: ты учишься в классе, он твой, тебя всё должно в нём касаться — и хорошее и плохое. Ты за всё отвечаешь. Мы отвечаем, Женя, за всё!
Мои ребята любят вспоминать жизнь до войны. На этот раз, после твоего письма, вспоминали разные школьные случаи. И знаешь, Женя, какое сделал я наблюдение? Как раз те парнишки, которые говорят о своей школе с любовью, с благодарностью помнят учителей и товарищей, хотя, возможно, и не были самыми примерными школьниками, именно они, как правило, особенно смелы в бою. На них можно вполне положиться, потому что верность у них в натуре!
Не волнуйся, чернушка, за меня. Я бодр и здоров. Вокруг честные и хорошие люди, и скоро мы победим.
Береги, девочка, бабушку. Она прожила долгую и бедную жизнь, знала слишком много утрат. До свидания, родная.
Даша вложила письмо в конверт.
— Так и Женя, прочтёт и тоже долго молчит, — сказала бабушка.
— Позвольте мне взять несколько писем, — неожиданно для себя попросила Даша. — Мне очень нужно!
— Возьмите, — не удивившись, ответила бабушка. — Берегите их. Они — как живой человек.
— Очень они мне нужны! — повторила Дашенька. — Иногда я не знаю, верно ли живу, — робко вырвалось у неё.
— Вы не знаете, а я — что знаю? На двоих хватит лет, сколько я прожила, а что я знаю, что у меня есть? Сын есть. Целое счастье, а не сын. Вот прошла неделя, а письмо не приходит. За два года первый раз опоздало письмо.
Бабушка сняла с двери цепочку. Голова у неё мелко тряслась, и она что-то всё говорила о сыне, несвязно бормоча слова и забыв про Дашеньку, говорила сама с собой, со своей горькой старостью.
На улице смеркалось. Скупо светились синие глаза фонарей, окна в домах завешены чёрными шторами. Шёл сухой мелкий снег. Он летел мимо синих фонарных огней косыми быстрыми струями и, казалось, не падал на землю, а лишь тревожно чертил ветреный вечер.
Дашенька спрятала письма на грудь, под пальто. Вот ещё одна жизнь и судьба.
У печурки
Если бы в тот же вечер Дарья Леонидовна заглянула к Наташе Тихоновой, она застала бы здесь Женю и целую компанию своих семиклассниц.
Наслушавшись Наташиных рассказов о зимних вечерках в Нечаевке, девочки называли свои сборы «посиделками», хотя задача сборов была самая деловая и будничная: вытаскивать Тасю из прорыва. Не придумай Наташа такого соблазнительного названия, пожалуй, не заманить бы народ. Но одно уже слово «посиделки» настраивало на необыденный лад, была в нём какая-то влекущая прелесть.
Собирались к пяти. Первой, на полчаса раньше времени, приходила Маня Шепелева, не зря она слыла на всю школу усердницей.
— Я в себе не очень уверена, послушаю, как знают другие, может, уверюсь, — скромненьким голоском говорила она, захватывая поудобнее местечко.
Прибегала Люда Григорьева, хохотушка и охотница до всяческих сборищ. Точно в назначенный час раздавался короткий, властный звонок — все хором угадывали: Валя Кесарева! Последней являлась виновница посиделок Тася. Девочки устраивались вокруг обеденного стола, и каждая по очереди становилась учительницей. Только Тася неизменно оставалась ученицей.
Она громко вздыхала, собирая задумчивые морщинки на лбу, или, сложив в бантик розовые губки, старалась придать лицу выражение мысли и в общем была довольна ролью вечной ученицы. А вот педагоги не все вошли в роль. Женя Спивак — решительно никакая учительница!
— Раскроем скобки, — качнув чёрными метёлками, начинала Женя урок. — Вот так. Ну, что же ты не раскрываешь скобки?
— Зачем? — невинно удивлялась Тася.
— Как — зачем? Надо. Перенесём неизвестные. А теперь очень просто — приведение подобных членов. Пять икс плюс два икс…
Заметив в сонных глазах Таси выражение скуки, Женя виновато роняла:
— Не у-умею учить почему-то…
Тогда приходил час торжества Вали Кесаревой. Вот кто умел с достоинством встать во главе стола, постучать, вроде Анны Юльевны, пальцем и, внушительным голосом призвав к тишине, так уверенно вести объяснения, что математические формулы укладывались в самые бестолковые головы!
— Валечка! У тебя талант педагога, — лебезила Тася, повеселевшая и страшно довольная, что урок разжёван почти без усилий с её стороны.