— Разумно.
— Как разумно и то, что кровь эта льётся не токмо из-за солдатской неумелости, но и — даже больше — из-за неумелости их командиров. Наши генералы — я не вас, разумеется, ваше превосходительство, имею в виду...
— Да уж, конечно...
— Наши генералы либо вообще ничего не знают из военной теории и норовят переть — как древние рыцари — грудь в грудь, силой силу ломать, либо, затвердив два-три образца из прошлых времён, все хотят их в своих войнах применить...
— Сие справедливо.
— А ведь полководец-то должен быть ярым мыслителем. Ведь на войне всё может смениться за миг, и сие должно уловить и использовать к своей выгоде. Знание, разум, острое чувствование — вот что такое водитель полков. А у нас? Вот вы, ваше сиятельство, ведь у Егерсдорфа поступили так — и победа. А ведь правила-то нарушили!
— Нарушил. Но ведь, поручик, сии правила европейские. Как же без них-то?
— А вот так, как вы делали. Я ведь не зову всё иноземное копировать. Я хочу, чтобы свою силу сохранив, мы всё доброе и за морями взяли — ведь целые фолианты в Европе написаны о полководцах — вот бы изучить. Изучить, но не заучить, знать, но не слепо копировать. А все их правила, как солдат собственных давить — нам без надобности. У них своё, у нас своё. И если мы начнём у них брать что ни попадя, то мы возьмём себе и их поражения.
— Значит, брать не будем?
— Плохого не будем. А хорошее пока не умеем. Или не хотим. Наши генералы ещё пока слабы: ничего не знают, да и солдатам не верят. У Фридриха же его военачальники как волки натасканы — они ещё накажут нас.
— За что такая пагуба ждёт нас?
— А за то, что если из своих поражений мы ещё умеем извлекать уроки, то из побед — никогда.
— Хорошо и сильно сказано. Но, подмечая в своём народе столько дурного, не грозим ли мы ему и себе вместе с ним жалким прозябанием?
— Я хулю лишь то, что должно. И не нахожу в этом приятности. Достойное же хвалю. Невозможно излечение больного без определения его болезни.
— А не опустит больной руки, вызнав всё? Не лучше ли приоткрыть ему истину не целиком, а частично?
— Ложь во спасение? Она хороша, как вы мудро подметили, для больных. Народ же наш, пока он есть, в основе своей здоров. И для него необходимо знать правду. Иначе, не вызнав её, он будет всё глубже и глубже низвергаться. Но всё же вы правы — должно соблюдать золотую середину. Жизнь многолика, и всегда можно набрать из неё кучу грязи или кучу одних лепестков. Знать суть — вот задача.
— Господин поручик, вот вы изволили сказать сейчас, что народ наш здоров? А что есть нездоровье народа? Где сие? И в чём здоровье нашего?
— Ваше сиятельство, античная история учит нас, что жизнеспособны суть те народы, кои имеют сильных землепашцев...
— А наши сильны?
— Да.
— А в чём же сие проявляется?
— В их твёрдости следованиям заветам предков, завещавших им жить на земле...
— Сие не их заслуга — такова воля их господ. И к тому же, господин поручик, как вы знаете: если ранее землепашца нельзя было продавать отдельно от его нивы, то теперь сему закон не препятствует... Так в чём же сила? Иные страны же давно отменили у своих селян крепь — стало быть, по-вашему, они сильнее нас?
— В чём-то — да. Но там государь и его приближённые имеют дело с каждым селянином, стоящим одиноко, у нас же между ними стоит община. Она предохраняет деревенского трудника от разных невзгод, ниспосланных на него богом и злыми господами. Мир делит зло и добро на всех, давая тем самым возможность жить и дышать.
— Стало быть, наша сила в общине, а слабость иных — в её отсутствии.
— Или слабости.
— Хорошо. Или слабости. А в чём тогда болезни? Или слабость и есть болезнь? И тогда нам одним жить, а все иные — уже обречены?
— Слабость не есть болезнь. Но уже как бы её преддверие. Когда во главу угла ставится польза не мира, а своя...
— Стало быть, и вы, и я больны, ибо не в общине?
— Для нас вся держава — община.
— А для иных нет? Для французов, например. Для тех же испанцев? А если нет, тогда что же такое Реконкиста?
— Ваше превосходительство, я знаю, что значит Реконкиста. Десятилетия внешней опасности сплотили народ испанский. За нами же — века и века сей угрозы. Насколько же мы крепче... Иные народы те же века живут как бы и спокойно. Хотя и воюют, но не ощущая при этом за своей спиной ужаса исчезновения. Страх же контрибуций — не страх.