Командир корпуса достал из сумки пачку бумаг — свою инструкцию корпусу, свой устав, который он сочинял с озимы, как только ему стало известно, что крепость на этот раз решено брать во что бы то ни стало, и брать, по всей видимости, предстоит ему. Теперь на дворе уже май, и лишь сейчас, смирившийся с подобной конфузной для его военных талантов несправедливостью, Бутурлин официально проинформировал его о сём назначении. Но, говорят, нет худа без добра: у Румянцева было время подумать, о чём наглядно свидетельствовало своим солидным видом его «Учреждение» — тот своего рода устав отныне его корпуса, который он надеялся — и будет! — применять в период осады.
— Ага, вот: единые правила несения строевой и караульной служб; так, порядок марша... лагерного расположения полков. Вот и план захвата — карты, смею надеяться, недаром изучались. Что же касается высокоумных планов господина фельдмаршала, то пусть он меня простит, но надлежит на них, по моему скромному разумению, незначительнейшего Петрушки Александрова сына Румянцева, наплевать и забыть!
Фельдмаршал ответил подобной же любезностью: все рапорты Румянцева о своевременной передаче под его начало определённых под Кольберг войск ни к чему не привели, и его буквально выпихнули в Померанию с половинным составом и заверением, что остальное будет направлено в его распоряжение при первой же возможности.
Сия возможность предоставилась, по мнению главнокомандующего, лишь через три месяца; до этого же осаждаемые превосходили русский корпус в полтора раза, не говоря уже об артиллерии, которой до подхода августовского морского десанта Румянцев почти вовсе и не имел.
Ещё на марше командир корпуса наладил сторожевую службу, создал сеть магазинов, заложив в них достаточные запасы продовольствия и снаряжения, то есть всячески укреплял свой тыл, не желая в дальнейшем неприятных сюрпризов в самый неподходящий момент и памятуя, что, где тонко, там и рвётся. Он же плёл свою сеть везде крепко, твёрдо надеясь, что она нигде не прорвётся и уж кто в неё попадёт — не вырвется.
В августе, сосредоточив в своём укреплённом лагере Альт-Бельц наконец-то все предусмотренные ему по штату войска, он прежде всего занялся их всеобщим обучением и упорядочением имеющихся сил, поскольку ещё сразу же по принятию командования над корпусом понял, что без этого ему ничего не добиться — настолько была плоха подготовка солдат.
Для начала он разбил свой корпус на бригады, в составе двух полков пехоты и батальона отборной пехоты — гренадер, создав его из отдельных гренадерских рот, бывших при каждом полку; сформировал особые лёгкие батальоны из охотников для действий в лесах и для поддержки операций лёгкой конницы — прообраз будущих знаменитых егерей, красы и гордости русской армии на долгие годы и десятилетия.
Дабы не отвлекать основную массу солдат от наиважнейшего, по его мнению, дела — военной учёбы — Румянцев создаёт «штабной батальон» и «штабной эскадрон» для несения нарядов; организует бесперебойное снабжение, бывшее до этого всегда в Семилетней войне ахиллесовой пятой русской армии.
После чего с чистой душой призвал к себе старого своего друга ещё по Кадетскому корпусу, а ныне находящегося в его корпусе и подчинении генерал-майора Еропкина.
— Садитесь, Пётр Дмитриевич.
— Благодарю, ваше высокопревосходительство.
— Вы забыли моё имя, господин генерал-майор?
— Нет, Пётр Александрович, просто...
— Вот и прекрасно. Мы с Вами не на параде и не на плацу, Пётр Дмитриевич. Коли не связывало бы нас такое отношение: начальник — подчинённый почёл бы за долг и честь быть с Вами на «ты», сейчас же считаю сие излишним, ибо подчинённый — разумеется, я говорю в данный момент не о Вас — повторяю: подчинённый, панибратствующий с начальником, может в самый неподходящий миг заняться выяснением отношений или тешением самолюбия, и дело останется невыполненным. А Ваше мнение по сему предмету?
— Совершенно согласен с Вами, Пётр Александрович.