— Но ведь и вы пошли волонтёром? — вставил его собеседник.
— Мне тридцать лет, а ему — шестьдесят… Не говоря о том что у него грудь прострелена. Правда, у него, как он говорит, свои счёты с немцами. Начались они с казанской деревушки, куда он сопровождал в ссылку Александра Ивановича Румянцева, а недавно был ещё случай… Только граф Пётр Александрович и помог… Хотя здесь обидчиком был голландец, но мой старик уверяет, что это — немец. — Шатилов, погрузившись в раздумье, словно говорил сам с собою. — Один человек как-то заявил, что это действительно немец. Но тотчас почему-то отказался от сих слов и после, сколь я ни допытывал v него, не повторил того… Стойте-ка! Да вот и сам Евграф Семёныч.
За два года у Микулина прибавилось седины, плечи ссутулились, но кряжистая фигура его была ещё крепка, а в глазах появилось строгое, начальническое выражение.
— Принимаешь гостей, Евграф Семёныч? — спросил Шатилов, соскакивая на землю.
— Здравия желаю, ваши высокоблагородия, — вытянулся Микулин.
— Э, брось! Мы к тебе не по службе. Это вот приятель мой, секунд-майор Ивонин, Борис Феоктистович. Приехал со мной проведать тебя.
Старик пожал протянутые ему офицерами руки. Украдкой он посмотрел по сторонам и, заметив, что много его однополчан наблюдает за этой сценой, приосанился и с довольным видом погладил усы.
— Как же так? На войне всегда служба, Алексей Никитич. Да вот ещё господина секунд-майора привезли. Много чести мне, старому. Чем и попотчевать, не знаю.
— Не нужно, не нужно, — остановил его Шатилов. — Пойдём лучше с нами, коли ты свободен, вон в тот лесочек. Мне бы с тобой поговорить надобно. А лошадей вели стреножить да пустить на травку.
Подождав, пока Микулин испросил разрешения у командира батареи, с любопытством оглядывавшего визитёров, судя по внешнему виду, штабных, — все трое двинулись из шумного лагеря прямо по рыхлому полю к ближнему леску. Микулин степенно шёл чуть позади.
— Да ты что отстаёшь? — весело спросил Алексей Никитич.
— А как же-с! Ваше дружеское расположение мне доподлинно известно. Однако расстояние состояний между нами имеется. И не гоже, чтобы солдаты подумали, будто я и ровню вам тянусь.
— Он прав, — тихо сказал Ивонин. И обратясь к старику, спросил, указывая на плотно увязанные чехлами пушки: — Это, кажись, шуваловские единороги? Я секретных орудий ещё вблизи не видывал. В чём сила их?
— Как же! — оживился старик. — Они бьют, почитай, втрое дальше прежних, да и метче притом. Опять же снаряд в них главным образом разрывной, а в ем силы, конечно, больше. И к тому, ложатся снаряды полукругом, или, сказать, веером, и много неприятелей одним выстрелом уложить можно.
— Да… Много преимуществ, — проговорил Ивонин. — Чем же достигается такое?
Микулин с некоторым колебанием взглянул на него.
— Нас, когда к сим орудиям приставляют, клятву берут, что не расскажем об устройстве их, — сказал он. — Они всегда закрыты и под замком. Но полагаю, что вам сообщить могу: по чину вашему и по ручательству Алексея Никитича. У них дула не круглые, а овальные. И опять же: на одном станке несколько стволов.
— Хорошо придумал граф Пётр Иваныч, — улыбнулся Шатилов. — Недаром мы сто восемьдесят таких пушек для армии получили.
— Воистину положи меня, хорошо задумал-с! — с горячностью воскликнул старик. — И ещё извольте заметить: возить их весьма удобно. У нас в полку имелось две трёхфунтовых пушки. И всего-то на пятьсот шагов стреляет, а везёт её пара лошадей. А эта гаубица — «малым единорогом» прозываемая — весит тридцать один пуд, но имеет лафет разборный, а потому везде и без труда проходит.
— Что же, — желчно сказал Ивонин, обращаясь к Шатилову, — может, на сей раз граф в самом деле отличился. Вообще-то я, как вам известно, не поклонник его.
— Ну, на вас трудно угодить, — рассмеялся Шатилов.
— А хоть бы и так, — скривился Ивонин. — Пётр Иваныч — затейщик известный. То он велит чеканить медную монету весом вдвое легче, чтобы на этом три с половиной миллиона для казны выгадать, то повышает цены на соль. У нас в России соли расходуется в год чуть не восемь миллионов пудов. Тут, конечно, большой доход можно получить. Да только в деревнях люди болеть стали и даже помирают без соли.
— Что ж делать, — вздохнул Шатилов, — война!
— Нет уж. Не в том дело-с. Царь Пётр за копейку дрался, а ноне всё балы да бриллианты…
— Относительно соли господин секунд-майор верно заметил, — произнёс Микулин. — Была соль по двадцать одной копейке пуд, а стала по пятьдесят. Не всяк её теперь купит.