— …По пятьдесят пуль выдали да по две ручные гранаты, велели в сумки положить, видать, горячая баня будет… Приказали нам нашить кусочки разнопёстрого гаруса на шляпы, чтобы полки отличать, а гарусу-то и не хватило, стали раздёргивать его, он и вовсе на шляпе не сидит — одна кутерьма…
Ивонин подхлестнул коня, переведя его в галоп.
Канонада гремела всё громче. Большая часть прусских батарей била против левого фланга. Около полудня крупные силы прусской пехоты стали спускаться с высот, направляясь с разных сторон на войска Голицына. Окопы здесь были вырыты неудачно, не сообразуясь с местностью: лежавшие впереди русских укреплений лощины не могли быть обстреливаемы, и потому в самый критический момент приближения неприятеля русская артиллерия прекратила огонь. Это была ошибка: даже не нанося ущерба пруссакам, огонь русских пушек был тем полезен, что придавал бодрость войскам Обсервационного корпуса. Теперь же они, и без того растерявшиеся от вида подавляющих сил неприятеля, устремившихся на них, вконец смешались. Гренадерские роты после первой же схватки были сбиты и побежали к болотистым берегам Одера. Из двух полков была образована вторая линия, и ей удалось задержать наступающих, но только на самое короткое время. Пруссаки поставили на Мюльбергской высоте батарею, и она осыпала картечью перестраивающиеся и отступающие части.
Шатилов был в числе тех немногих офицеров, которые, несмотря на смятение и общее замешательство, пытались переломить течение событий. Его мозг сверлило воспоминание о Пальциге, о том, как его рота бежала, а после вернулась и храбро ударила на врага. Может быть, и теперь случится то же? Он с некоторым даже удивлением подмечал, что совсем не чувствует страха, и даже, когда осколок картечи перебил ногу Намётке, он только почувствовал досадливое раздражение и громко выругался, слезая с упавшей лошади. Страха не было, и ему казалось, что все другие должны испытывать то же состояние спокойной уверенности, собранности и гнева.
— Стой, братцы, стой! — крикнул он, смешиваясь с беспорядочно валившей толпой гренадеров. — Куда же вы?
Никто не ответил ему. Люди обтекали его, как обтекает ручей неожиданное ненужное препятствие. Только один солдат с красным сердитым лицом и нависшими рыжими бровями буркнул:
— И-эх, ваше благородь!.. Зря вы это… Будь хучь храбёр, а что сделать… Сейчас его сила.
Нахлынула новая волна отступавших, и Шатилов, махнув рукой, дал увлечь себя неудержимому людскому потоку.
Беспорядочно отступивший Обсервационный корпус так и не принял больше участия в сражении. Численность армий теперь уравновесилась, к тому же пруссаки захватили сорок два исправных орудия, которые они немедленно ввели в действие. С Мюльбергской возвышенности они получили возможность обстреливать продольным огнём Большой Шпиц, где сосредоточивались теперь крупные силы русских.
Удача неприятеля на первой стадии боя не обескуражила Салтыкова: в его планы входило «навлечь» главные силы Фридриха на своё левое крыло, заставив его затем последовательно штурмовать всё более трудные позиции. Непредвиденным оказалось только чересчур уж беспорядочное отступление шуваловского корпуса и потеря значительной части артиллерии. Но Салтыков надеялся, что в дальнейшем ходе битвы эти успехи Фридриха потеряют своё значение.
— Начало у пруссов хорошее, да конец-то важен, — проворчал он. — Теперь Фридерик до самого нашего правого крыла и до реки Одера продираться станет. А мы употребим сильные против того способы. Прикажи, господин секунд-майор, чтобы генерал Панин переменил фрунт налево крайними полками обеих линий и усилил их гренадерскими ротами Лаудона. Начальство над этим деташементом пусть возьмёт Брюс и сей же час спешит на помощь Голицыну. А полки Белозерский и Нижегородский вели построить позади Брюса, как бы новой линией.
Ивонин торопливо передавал приказания. К нему подъехал присланный Паниным генерал-майор Бибиков и тихо спросил, как обстоят дела.
— Старик уж очень мудрёно командует, — прошептал он, кивая на Салтыкова. — Я генерала Вильбуа встретил, он встревожен: говорит, тактика не тому учит.