Мистер Аллеман поднял весьма сложную проблему. Я понимаю его трудности, потому что они представляют собой трудности нашей восточной точки зрения, когда она сталкивается с восточными идеями. Мы сталкиваемся с парадоксом: для нас сознание расположено высоко вверху, в аджна чакре, так сказать, и тем не менее муладхара, наша реальность, располагается в низшей чакре. Кроме того, мы сталкиваемся с другим кажущимся противоречием: муладхара – это, как мы видели, наш мир. Как же он может располагаться в тазе, согласно системе чакр?
Я попытаюсь снова дать общее объяснение того, как мы это понимаем, но сейчас нам следует отделять символизм чакр и философию аспектов sthula-suksma вещей. Три аспекта, покрываемые терминами sthula, suksma и para, это философский способ смотреть на вещи. С точки зрения теории каждая чакра может рассматриваться во всех трех аспектах. Чакры, однако, являются символами. В одном образе они сводят вместе сложные и многочисленные идеи и факты.
Слово символ происходит от греческого symballein, сводить вместе. Следовательно, оно связано со сведением вещей вместе, или с кучей материала, которую мы, как показывает выражение, считаем целым.
Мы бы перевели слово символ как «нечто, рассматриваемое как целостность» или как «видение вещей, сведенных в одно целое». Мы всегда должны возвращаться к символу, когда имеем дело со множеством аспектов или множеством образующих связную единицу вещей, которые так тесно переплетены во всех своих отдельных частях, что мы не можем отделить или удалить ни одну часть, не нарушив связей и не потеряв смысла целостности. Современная философия сформулировала этот метод смотреть на вещи в так называемой теории гештальта.[2] Таким образом, символ – это живой гештальт, или форма – единое целое крайне сложного набора фактов, которые наш интеллект не может осмыслить, и которые потому не могут быть выражены никак иначе, кроме как в образе.
Возьмем, например, проблему знания, которая привела к таким многочисленным трудностям, что занимала мыслителей с момента зарождения философии до настоящего момента. Платон, например, так и не смог сформулировать адекватную теорию проблемы знания; он не смог пойти дальше образа пещеры, и вынужден был описывать проблему в терминах видения или конкретного образа. Две тысячи лет прошло, пока Кант не сформулировал теорию знания.
Так что чакры тоже символы. Они символизируют крайне сложные психические факты, которые мы на настоящий момент можем выразить только в образах. Чакры, таким образом, представляют огромную ценность для нас, поскольку представляют подлинную попытку составить символическую теорию психе. Психе - это нечто столь сложное, столь безграничное, столь богатое на элементы, нам неведомые, а ее аспекты накладываются и пересекаются друг с другом до такой изумительной степени, что мы всегда обращаемся к символам, чтобы представить то, что о ней знаем. Всякая теория о ней будет преждевременной, потому что увязнет в частностях и потеряет из виду целостность, которую намерилась описать.
Из моей попытки анализа чакр вы видели, как трудно достигнуть их содержания, и с какими сложными условиями нам приходится иметь дело, когда мы изучаем не только сознание, но всю тотальность психики. Таким образом, чакры становятся для нас ценным путеводителем в этом неясном поле, поскольку Восток, и Индия в частности, всегда пытался понять психе как целое. У Востока есть интуиция о самости, и потому он рассматривает эго и сознание лишь как более или менее малозначимые части самости. Все это может показаться нам странным: нам кажется, будто Индия была очарована фоном сознания, тогда как мы полностью отождествлены с нашим передним планом, с сознанием. Но теперь среди нас ожил и фон, тыл, психики, и поскольку он так неясен и труднодоступен, мы прежде всего вынуждены представить его символически. Так, например, мы сталкиваемся с парадоксальной ситуацией, в которой муладхара расположена в тазу, и в то же время представляет наш мир, и этот парадокс может быть выражен только символом. То же самое с кажущимся противоречием, содержащемся в факте, что мы считаем сознание расположенным у нас в голове, и тем не мене живем в низшей чакре, в муладхаре.
Как мы видели в первом английском семинаре этой осенью, муладхара – это символ нашей нынешней психической ситуации, поскольку мы живем, запутавшись в земной обусловленности.[3] Она представляет запутанность и зависимость нашей сознательной жизни как она есть. Муладхара – это не просто внешний мир, в котором мы живем; это все наше сознание всех внешних и внутренних личных переживаний. В сознательной повседневной жизни мы как высокоразвитые животные, привязанные к своей среде, опутанные и обусловленные ею. Но наше западное сознание воспринимает все совсем не так. В нашем мире, напротив, мы живем в высших центрах. Наше сознание локализовано в голове; мы ощущаем его там; мы думаем и желаем своей головой. Мы повелители природы, и мы властвуем надо всеми условиями окружающей среды и слепыми законами, связывавшими руки и ноги первобытного человека. В нашем сознании мы воцарились в выси и сверху вниз смотрим на природу и животных. Для нас архаический человек – это неандерталец, чуть лучший, чем животное. Мы ни в малейшей степени не замечаем, что Бог является и как животное. Для нас животное означает «звериное». То, что на самом деле выше нас, кажется находящимся ниже и воспринимается как нечто регрессивное и вырожденное. Потому мы «спускаемся в» свадхистхану или «падаем в» эмоциональность манипуры. Поскольку мы отождествлены с сознанием, мы говорим о подсознании. Отправляясь в бессознательное, мы опускаемся на нижний уровень. Потому мы можем сказать, что человечество в целом достигло уровня анахата чакры в той мере, в какой чувствует себя связанным надличностными ценностями анахаты. Всякая культура создает надличностные ценности. Мыслитель, чьи идеи показывают активность, независимую от событий повседневной жизни, может сказать, что он в вишудхе, или почти в центре аджны.