В последней лекции Хауэра на английском (см. приложение 3) Юнг рассказал, как его интерес к кундалини появился после встречи с европейской женщиной, жившей на Востоке, которая предоставила ему сны и фантазии, которые он не мог понять, пока не столкнулся со «Змеиной силой»[xxxiv] сэра Джона Вудроффа, которая состояла из перевода Сат-чакра-нирупаны и Падука-панчаки, наряду с обширными комментариями.[xxxv]
Тантрические тексты стали известны на Западе в основном благодаря переводам и комментариям Вудроффа.[xxxvi] Он утверждал: «Весь мир (я, конечно, говорю о заинтересованных в этом предмете) начинает говорить о Кундалини-Шакти».[xxxvii] В не меньшей мере это было благодаря его благосклонному отношению к предмету, который ранее подвергался насмешкам. Он описывал свое намерение так: «Мы, чужестранцы, должны влезть в шкуру индийцев и взглянуть на их учение и ритуал сквозь их глаза, а не через свои».[xxxviii]
Юнг утверждал, что символизм кундалини-йоги предполагал, что странная симптоматология, которая порой проявлялась у пациентов, на самом деле была результатом пробуждения кундалини. Он считал, что знание этого символизма позволило понять то, что иначе считалось бессмысленными побочными эффектами болезненного процесса, как значимые символические процессы и изложил зачастую необычные физические локализации симптомов.[xxxix] При гегемонии биохимического подхода к так называемым умственным расстройствам и появлению бесконечного потока «чудесных» лекарств вроде Прозака упорство Юнга в признании психогенного и символического знания таких состояний еще более своевременно. Доктор Р. Д. Лейнг утверждал в этом отношении: «Именно Юнг был здесь новатором, но мало кто последовал за ним».[xl]
Опубликованные сочинения Юнга, посвященные индийской тематике состоят из двух эссе «Йога и Запад» (1936) и «Психология восточной медитации» (1948), наряду с предисловием к книге «Der Weg zum Selbst» (1944) Зиммера («Путь к себе»), которую Юнг редактировал.[xli] Его наиболее обширный труд на эти тему был представлен на его семинарах – начиная с «Западных параллелей» в 1930 г. (см. приложение 1), 1931 г. и 1932 г. и семинаров о кундалини в 1932 г. и заканчивая его комментариями на Йога-сутры Патанджали, Амитайюр-Дхьяна-Сутра и Шричакрасамбхара в 1938-39 гг. в Eidgenössische TechnischeHochschule в Цюрихе.[xlii] С учетом формата утверждения Юнга на этом семинаре можно считать условными, составляющими проводимую работу.
В 1937 г. британское правительство пригласило его принять участие в двадцать пятой ежегодной церемонии в Университете Калькутты. Юнг воспользовался возможность отправиться в Индию на три месяца, в течении которых он получил степень почетного доктора в университетах Аллахабада, Варанаси и Калькутты.[xliii] Вернувшись, он изложил свои впечатления в двух статьях: «Сказочный мир Индии» и «Чему Индия может нас научить».[xliv] Фаулер Маккормик, сопровождавший Юнга в этом путешествии, вспоминал о переживаниях Юнга с тантрическими тонами:
Проходя мимо храмов Кали, которых великое множество почти в каждом городе Индии, мы видели следы жертвоприношения животных: места были очень грязными, подсохшая кровь оставалась на полу, повсюду были осколки красных бетелевых орехов, так что красный цвет ассоциировался с разрушительностью. Одновременно в Калькутте у Юнга началась серия снов, в которых подчеркивался красный цвет. Это было незадолго до того, как Юнг подхватил дизентерию, и мне пришлось отвезти его в английский госпиталь в Калькутте. … Более важным оказалось то, что впечатления от разрушительности Кали дали ему эмоциональную основу для убежденности, что зло было не негативной, а позитивной вещью. … Эти переживания в Индии, как я думаю, оказывали на Юнга сильное влияние и в последующие годы. [xlv]
В работе «Йога и Запад» Юнг ограничился следующим:
Я умолчу о значении йоги для Индии, поскольку не могу осмелиться высказывать суждения о том, чего не знаю из личного опыта. Я, однако, могу кое-что сказать о ее значении для Запада. Наше отсутствие направления граничит с психической анархией. Следовательно, любая религиозная или философская практика равна психологической дисциплине и, следовательно, методу психической гигиены.[xlvi]
Таким образом, интерес Юнга, в противоположность интересу Дасгупты, был связан не с йогой как «философией и религией», но как с психологией. Потому он определял йогу психологически: «Йога изначально была естественным процессом интроверсии. … Такие интроверсии ведут к характерным внутренним процессам изменения личности. В течение нескольких тысяч лет эти интроверсии постепенно организовались в методы самыми разнообразными путями».[xlvii] Юнга по большей части интересовали не канонические и организованные методы и учения йоги, а предполагаемые естественные процессы интроверсии, которые изначально лежат в их основе. Эта точка зрения оправдывает вольности, которые он допускает в отношении методов и учений на этих семинарах. Юнг считает порождаемые йогой внутренние процессы универсальными, а частные методы, используемые для их достижения – культурно специфическими.[xlviii] Для Юнга йога представляла собой богатую сокровищницу символических описаний внутреннего опыта и процесса индивидуации в частности. Он утверждал, что «появились важные параллели между йогой [и аналитической психологией], особенно с кундалини-йогой и символизмом тантрической йоги, ламаизма и даосской йоги Китая. Эти формы йоги с их богатым символизмом предоставили мне бесценный сравнительный материал для интерпретации коллективного бессознательного».[xlix] Целью Юнга было развитие кросскультурной сравнительной психологии внутреннего опыта. Потому он стремился дифференцироваться от местного восточного понимания, представленного в миссионерских усилиях движения Рамакришны и таких его защитников, как Ромен Роллан,[l] западного присвоения восточных учений, например теософами, историко-экзистенциальным подходом Хауэра и повышения духовной ценности восточной мысли Школой Мудрости Кайзерлинга и в противовес им продемонстрировать особенность психологической точки зрения.