— Зачем столь давнее?
— Тут ключ, какую корысть желали бы приобрести неприятели России от того, что совершилось по воле бога п к славе вашего императорского величества! — объяснил он.
Она читала французский курсив, шевеля по привычке губами, а он наблюдал текст… «Если принцессе Елизавете будет проложена дорога к трону, то можно б и п. нравственно убежденным, что претерпенное ею прежде, так же как и любовь ея к своему народу, побудит ее к удалению иноземцев. Уступая склонности своей, а также и народа, она немедленно переедет в Москву. Морские силы будут пренебрежены, и Россию увидят постепенно обращающуюся к старине, которую Долгорукие во времена Петра II и позже Волынский желали восстановить и которая существовала до Петра Великого. Елизавета должна будет относительно Швеции не только возвратить Ливонию, Эстонию, Ингрию и Карелию, но даже покинуть Петербург…»
Он услышал, как вздохнула государыня, будто пробудилась от сна. Прекрасная белая рука взялась за другой лист… «Если Елизавета будет на троне, то старинные принципы, любезные России, одержут, вероятно, верх. Нам в Европе было бы желательно не обмануться в этом. В царствование Елизаветы, при ея летах, старина настолько успеет укорениться, что голштинский принц, ея племянник, всосет ее и привыкнет к ней в такой степени, что когда наследует корону, то будет в совершенном неведении о других началах».
Руки ее теперь быстро отбрасывали листы, ломая бумагу. То была привычка царя Петра. И пальцы у нее были крупные, лишь жемчужная матовость кожи примешалась от матери. В ряд теперь шло подшитое донесение из Парижа. Французский министр Амелот писал в Вену: «Свершившийся в России переворот знаменует последний предел величия России. Так как новая императрица намерена не назначать иностранцев на высшие должности, то Россия, предоставленная самой себе, неминуемо обратится в свое прежнее ничтожество». И прусский Фридрих вторил тому: «Льщусь надеждой, что с переездом в Москву для коронации русский двор потеряет из виду Петербург и Европу».
Государыня вопрошающе подняла на него глаза. Ленивая поволока совсем ушла из них, некая знакомая пылкость засветилась в глубине.
— Коли иностранные радетели торжествуют от того, что все иноземное из России гнать собираются, то как рассудить такое? — спросил он.
Уже и наблюдать ему за чтением государыни не было надобности. Самого Шетарди рассказывались тайные мысли, и писано было прямо рукой маркиза. Будто он, вице-канцлер, всенародно радовался, что молодая принцесса Цербстская находилась при смерти. Даже если б и так, то уж при маркизе он бы не выдавал.
А вот Брюммер из Шетардиевой шайки так и не прятал заботы на своей толстой роже: думая, что конец пришел ангальт-цербстской партии, уже и другую, принцессу Дармштадтскую для великого князя припас. И прусский король Фридрих то поспешно одобрил.
Однако же принцесса выздоровела, так еще с большей остервенелостью на него, вице-канцлера, кинулась. Француз тут откровенно пишет, что полагается на помощь матери-княгини Цербстской, которой-де легко будет уломать императрицу прогнать Бестужева.
— Верно тут все? — громко спросила государыня.
Он пожал плечами: уж она-то знала Шетардиеву руку. От него, вице-канцлера, там лишь разъяснения… «Бестужев и его партия показывают такую же ярость и против берлинского двора, какую против Франции». Тут же его ответ: «Правда, что вице-канцлер не больше верит прусскому, яко французскому двору, да оный же и опаснее французского по близости соседства и великой умножаемой силе. Однако вице-канцлер ни против одного, ни против другого, но только во всем присяжную свою должность исполнял».
Опять в посольской депеше: «В согласии с известными друзьями предлагаю для допроса порочившего Россию лифляндского дворянина назначить близкого нашей партии генерал-прокурора Трубецкого». Им к тому замечено: «Иностранный министр, прибирая себе партии, во все внутренние дела мешается, но уже и до того приводит, что и по делам Тайной канцелярии вмешиваться имеет способ. Предается ея императорскому величеству во всевысочайшее рассуждение, что наконец из того воспоследствовать может?»
Дальше уж прямо шло французское хвастовство… «Я собственноручно написал проект ответа, который послан был генералу Кейту в Швецию по тамошним делам». Им же рядом записано для государыни: «Что иностранный министр российско-императорскому генералу ответ сам продиктовал и сочинял, то весьма непонятно…»