Вовсе спокойно распростилась великая княгиня с матерью. Сбивают с мысли подобная сдержанность чувств при одновременной ко всем приветливости. Проста ли безмерно или все маска, ничего тут не решишь…
Словно услышав его мысли, великая княгиня обернулась в его сторону, улыбнулась с серьезностью. Никак не действует на нее его холодность. Прочие от того в амбицию кидаются или в холопыо молчаливую злобность уходят. Она же будто не замечает его вида. Некое неудобство происходит от того, и приходится отворачиваться, когда вот так она смотрит.
А цербстская мать-княгиня уже вытерла слезы, принялась считать, все ли на месте из представленной ей свиты сопровождения; Тут уже государыня не поскупилась. Помимо сорока четырех человек разных чинов, особый конвой станет провожать ее до границы. Там же будет человек, глаз не спускающий с княгини. Указано задерживать все, что захочет писать вперед, в Европу, или назад, к своим российским адресатам.
Только уж и писать ей сюда станет некому. Шетардия нет уже. Толсторожий Брюммер так тоже скоро отставку получит. А прусского посла Мардефельда, и с самой княгиней вместе, ждет великая неожиданность. Оба чуть не каждодневно писали в Берлин, что при русском дворе все по их слову делается. Да только с княгиней вместе перейдут полки в Курляндию для предупреждения короля Фридриха, чтобы мирился с Австрией. И тут же, на границе, будет вручено ей собственноручное письмо императрицы о том, чтобы просила своего амфитриона отозвать барона Мардефельда назад к берлинскому двору…
Так что один только Лесток останется тут из всей шайки. Без сподвижников куда как трудно станет блюсти здесь французские да прусские пользы. К тому же и пенсию ему от Версаля урежут, когда узнают обо всем, так что и прыти соответственно убавится.
Правда, есть здесь одна особа, которой прямой резон к смертельной к нему вражде. Вроде загадки без ответа сей предмет. Канцлер опять невольно посмотрел на великую княгиню. Сейчас она вместе с супругом шла к карете уезжающей из России матери, чтобы проводить ее до Петергофской заставы. Кильский инфант по простоте своей прямо не скрывал радости по поводу отъезда тещи. Даже кричал что-то и в ладони хлопал. Зато на лице юной жены его нельзя было ничего прочесть, кроме известных наружных чувств.
Небо было покойное, светлое. И на земле все было светлое в ночи: вода, слившийся с ней берег, и тот, другой берег, будто облачком поднявшийся над великой земной ровностью. Подпоручик Ростовцев-Марьин слушал вселенскую тишину и всей плотью своей ощущал неслышное движение огромной массы воды, наполняющей берега, великую мощь и тяжесть ее. Зарождаясь там, в безбрежности, на которой его Ростовец, река полнилась от полей и лесов, от неисчислимых ключей, от каждой дождевой тучки в небе, от росы, выпадающей п чистое утро на листах и травах. Принимая в себя другие реки от ближних и дальних пределов, она двигалась куда-то, где была середина земли.
Он опустил руку в ночную воду, ощутил ее упругость и силу. Вода была не теплой и не холодной, так что показалось ему, что сам он и душа его сливаются с этой кодой и землей…
Тихий говор слышался от края дощатого настила. Там в ряд, одна к одной, стояли бочки, пахнущие смолой и свежим лесом. Их везли к морю, где грузили икрой и рыбой для царицыного стола. За бочками, у самой воды, виделись две светлые тени.
— У нас так лен на то треплют, — говорил молодой голос. — На рубахи да на порты.
— Льё-он… — выдыхала девица.
— Я и говорю: лен!
Второй месяц плыл он Волгой с казенным караваном. На полторы версты растянулись по воде расшивы да баржи. На каждом корабле были солдаты и пушки с припасом. По реке шалили всякие люди, а тут, на подходе к Царицыну, хотели даже баржу с товарами отбить то ли безначальные калмыки, то ли еще какой-то народ. На их корабле помимо товару везли еще и людей на соляной промысел при озерах в киргизской степи. Всем управлял нижегородский купец маленького росту с черной смоляной бородой. Народ с ним ехал разный: семей пятнадцать русских мужиков, каким-то способом откупленных у казны, погорелая мордва, вятские да пермские татары. Везли они с собой весь свой скарб, а русские мужики еще и возы с лошаденками, что стояли тут же и жевали сено. Когда приставали к берегу, бабы выбегали с серпами и, покуда стемнеет, жали пойменную траву для коров и телят, что плыли с ними.
Подпоручику Ростовцеву-Марьину с тремя другими офицерами была подорожная в линейный полк. Через день-два предстояло им сходить на берег и добираться дальше с командой на Средний Яик, где значилась линия…