Нинурта — ах — иддин не спеша, молча закрыл и открыл глаза. Так поступают все мужчины, когда их покрывают любимые женщины.
Глава 3
После обряда бракосочетания в Дамаске, казалось, напрочь забыли о вавилонском посольстве. Все напоминания о скорейшем отъезде натыкались на непонятную глухоту придворных писцов. Их словно подменили — прежняя доброжелательность, стремление угодить посланцу Вавилона сменилась откровенной волокитой, полным забвением прежних обязательств. Писцы внимательно выслушивали евнуха, но мысли их витали где-то далеко, причем, по сведениям выходивших в город вавилонских воинов, той же непонятной мечтательностью заразились все дамаскинцы. Прежнее гостеприимство, радость общения, желание как можно больше поведать о городе сменились беспробудным равнодушием, если не настороженностью по отношению к чужакам. Даже знакомый смотритель, которому евнух передал врученную ему Мардуком-Закир — шуми глиняную табличку, теперь откровенно избегал «закадычного друга». Являясь человеком официальным, он не мог, как другие, отказаться от встречи, во время которой опытный Сарсехим все-таки сумел угостить его вином, после чего чиновник признался, да и то с недомолвками, что положение резко изменилось, и в городе ждут знамения. До той поры, пока боги не откликнутся, ничем другим заниматься нет смысла. После короткой паузы он с неохотой выдавил.
— Купцы сообщили, что Салманасар скоро прибудет в Ашшур. Сейчас как никогда важно знать волю богов.
Этих слов Сарсехиму хватило, чтобы догадаться — не позже зимы ассирийцы выступят в поход. Мысль была настолько пугающая, что более не хотелось выяснять подробности — хотелось сидеть и тупо прислушиваться к ударам собственного сердца, возможно, это были последние удары, однако евнух пересилил себя.
— По какому же поводу ждете знамения?
— Городу нужен наследник.
— И что?
— Вот царь и трудится, не покладая рук, чтобы уж наверняка.
— Ты оговорился, уважаемый, — удивился Сарсехим. — Трудится Ахира.
— Я не оговорился. Трудится царь.
Сарсехим, не скрывая недоумения, глянул на смотрителя. Тот попытался объяснить.
— Сейчас все зависит от царя. Если ему не удастся ублажить богов, если небожители не дадут ответа, вряд ли тебе, вавилонянин, удастся получить обещанную награду и покинуть Дамаск.
— Как же он трудится?
Смотритель удивленно глянул на евнуха — ты что, сам не догадываешься?
Сарсехим поправился.
— На ком же он трудится?
Чиновник глянул по сторонам и тихо выговорил.
— На вавилонской принцессе.
— Но!.. — только и смог вымолвить евнух и тут же прикусил язык.
Смотритель веско, с некоторой даже угрозой предупредил.
— Такова воля богов! Все считали, что хватит одной ночи, но, хвала Ашторет, она сумела внушить нашему повелителю неуемную страсть. Это очень обнадеживает.
На какое-то мгновение Сарсехим, утонченный вавилонян, позволил себе втайне посмеяться над трудолюбием царя, однако веселье скоро сменилось ожиданием беды.
— Что же случится, если окажется, что повелитель старался напрасно?
Чиновник хмыкнул — совсем как Бен-Хадад, — и с сожалением глянул на евнуха.
— Тебя, любезный, и твоих людей посадят на кол, ибо вы доставили в Дамаск порченую смокву.
В полной растерянности Сарсехим вернулся в казармы. Услышанное от смотрителя никак не совмещалось с угрозой надвигающейся войны. Каким же образом Бен-Хадад собирается отразить приближавшееся нашествие? Он не нашел ничего лучше как отобрать супругу у своего наследника?
Евнух с размаху шлепнул себя ладонями по щекам. Что позволяют себе эти гнусные сирийцы? Как можно приписывать разнузданную похоть воле богов? Их наказы ясно выражены в законах Хаммурапи. Боги обязали смертных вести себя так, чтобы мировой порядок, установленный Белом-Мардуком, держался непоколебимо. В табличках записано — за тяжкое преступление, которое совершил Бен-Хадад, виновного следует зашить в кожаный мешок и бросить в воду. Это не прихоть древнего царя! Это основа, на которой держится порядок в мире! Это скрепа, не позволяющая суше расколоться и погрузиться в пучину мирового океана.
Или у местных богов иное понимание жизни, чем у их собратьев в Аккаде? То, что в Вавилоне считалось гнусностью, здесь почитается за богоугодное дело? Тогда зачем грозить «бесплодной смоквой»? За чью вину ему придется расплачиваться?
В казармах, сообщив спутникам, что отъезд затягивается, и утихомирив возмущенные возгласы, евнух задался практическим вопросом — как быть со спасительной сказкой, с помощью которой он надеялся оправдаться в Вавилоне? Мысль о том, что ему придется поведать Амти — бабе, как в этом проклятом городе поступили с ее дочерью, приводила в ужас. Кто мог предположить, что жеребиная страсть Бен-Хадада такая опасная штука.