- Ай уста, ну вы прямо...
- Погоди, раз ни твой отец, ни я, ни кто бы то ни было другой, не выступает против учения, значит, нельзя сказать, что мы мыслим по-старому. Это не называется мыслить - это простое невежество. И Ильяс-киши так никогда не скажет. Он, наверное, говорит совсем другое. Он, вероятно, думает, что можно учиться и не выезжая в большие города, даже высшее образование получить.
Рамзи-муэллим иронично улыбнулся:
- Как это может быть, уста? Ведь в селе ни института нет, ни...
- Есть, в селе все есть, - прервал его отец. - В селе даже академия есть. Вопрос только в том, сумеешь ли ты в ней учиться. Вот посмотри, - он повел рукой, указывая на ущелье Агчай, золотистые склоны Бабадага, снежные вершины Карадага. - Что все это, как не академия?
- Академия естественных наук, - полусерьезно-полушутливо поговорил Рамзи-муэллим.
- Нет, это неверно. Академия человековедения. Ведь человековедение самая большая наука. Все остальное - ее ответвления.
Мне хотелось взлететь и порхать, только вот крыльев мне не хватало. Меня восхитила красота речи отца, гармония произносимых им слов, блеск в глазах. Рамзи-муэллим все еще смотрел на него безразличным, насмешливым взглядом.
- И знаешь, эта наука, эта академия, с чего начинается? - продолжал отец, видя, что тот молчит. - С труда.
- Учение тоже труд!
- Конечно. Причем самый тяжелый, но ведь и самый благодарный. - Вдруг что-то вспомнив, отец улыбнулся. Указывая пальцем на большой камень, что лежал рядом, он продолжал: - Выучить один урок в книжке Гюльназ труднее, чем расколоть вот этот камень молотком на сто частей.
Ирония внезапно исчезла с лица Рамзи-муэллима.
- Ай уста, вы все это говорите своему сыну или обращаетесь ко мне? обиженно произнес он.
- Вам обоим.
- Я, слава богу, выучился в Ленинграде, и сын твой учится в Баку... Он не смог закончить фразу, наверное, не знал, где я учусь. - Эльдар, ты, кажется...
- Я учусь в университете.
- Отлично. Действительно, есть чем гордиться. Где Чеменли, а где Ленинград, Баку! Верно я говорю, ай уста?
- Как? Значит, Чеменли тебе уже мал?
- Нет, этого я не сказал... Когда слышишь, что молодой человек из Чеменли учится в высшем учебном заведении какого-то города, сердце наполняется гордостью. Знаешь, что, вернувшись, он привезет в село свет науки. - Вдруг, взяв в руки пачку тетрадей, Рамзи принялся в ней что-то искать. Уж не собирается ли он показать нам тетрадь Шахназ? Я уже подумывал, куда бы сбежать, как вдруг он произнес: - Вы только взгляните... Прочитав такие записи, хочется совершить в Чеменли революцию, революцию науки, революцию просвещения. Потому что мы все еще пребываем в невежестве... - Он раскрыл тетрадь и начал читать: - "Великий Галилей, стоя перед красным пламенем костра, с гордостью сказал: "И все-таки Земля вертится!"
Что бы это значило? Я издали узнал почерк Гюльназ. Ведь исписаны целых две страницы. Что на них написано? Но Рамзи-муэллим дальше не стал читать. Не очень разобравшись в смысле этих фраз, отец спросил:
- А дальше? Я ничего не понял, муэллим...
- Дальше? Дальше ничего нет. Десятиклассник целых две страницы исписал одной фразой, - учитель повертел тетрадь перед глазами отца. - Галилей... Галилей... К тому же должен заметить, что сегодняшний урок не имел никакой связи с Галилеем.
- Наверное, просто не знал урока, - с тайным беспокойством спросил вдруг отец. - Нельзя ли узнать, кто это написал, муэллим?
- Думаю, вам будет интересно, - с этими словами он повернул тетрадь к нам обложкой. - Ученица десятого класса... Абасова Гюльназ Алмардан гызы...
Отец удивленно посмотрел на меня, но, увидев, что я еле сдерживаюсь от смеха, обернулся к учителю:
- Что это значит, муэллим? Объясни, пожалуйста.
- Это значит, что некоторые ученики, проучившиеся целых десять лет, ничего не запомнили из школьной программы, кроме нескольких слов, которые когда-то произнес Галилей. Вот и все, что ваша дочь усвоила из курса физики!
- Но ведь Гюльназ хорошая ученица.
Я не расслышал, что ответил учитель. Что можно было сказать педагогу, который превратился в мишень для насмешек моей любимой сестры, и не только сестры, все равно так ничего и не понявшему? Как можно было объяснить этому болвану, что сочинение моей сестры - насмешка над ним, неудачливым учителем?
- Но я все-таки не поставил вашей дочери двойку. Рука не поднялась. И знаете почему? Потому что, если здесь, в этом глухом селе, Гюльназ известно имя Галилея, если она помнит хотя бы единственную фразу, сказанную им, - это уже большое дело. Правильно я говорю?
Наступило тревожное молчание.
- Нет, неправильно ты говоришь! - не сразу возразил отец. - Ты должен был поставить Гюльназ двойку. Потому что именно здесь, "в этом глухом селе", нельзя жить тихо. Нельзя бессмысленно заучивать как попугай единственную фразу, сказанную когда-то пусть даже великим человеком.
- Нет, уста, нет... Это не так... Педагогика нас учит...
- Чему учит? До каких пор нас будут учить? - Крепко зажав в руке кисет с табаком, отец перебил его. - А когда у нас будут учиться? Если ученье хорошая вещь, а это бесспорно хорошая вещь, пусть немного и у нас поучатся... - Он показал рукой на далекий горизонт за Бабадагом. - Мы у них будем учиться, а они - у нас. Вот это и будет называться наукой.
- А чему им у нас учиться? - удивленно вздернул брови Рамзи. - Может быть, вы хотите сказать, пусть откроют в этих горах научно-исследовательские институты?
Отец взглянул на меня. В его выразительных глазах таилась тонкая улыбка. Я ждал. Интересно, как повернется разговор?
- Чему у нас учиться? - Отец вытащил из расшитого кисета с табаком обрывок газеты, стал неторопливо скручивать папиросу. - Жить, как мы живем... Да, жить здесь, среди этих гор, добывать хлеб из монолитных плит Агчая - наука. Причем, учитель, великая наука. Но что поделаешь, - в книгах, которые вы читаете, наверное, об этом ничего не написано...
- Это вы верно заметили, уста. - Рамзи-муэллим несколько посерьезнел. Об этом ни в одной книге не написано. Потому что это никому не интересно. Довольно!.. Наши деды достаточно поползали по этим скалам, словно ужи. Теперь все изменилось, пришло время нам летать как птицы. - Он указал в сторону Бабадага. - Разрушив тесное окно над мостом Улу, мы должны вылететь в широкий мир. - Потом искоса взглянул на меня. - И одной из первых ласточек будет ваш сын.
Кисет с табаком дрожал в руках отца, в его светлых глазах пылал огонь.
- На это тебе трудно возразить, учитель, - начал он медленно, будто опасаясь, что пламя вырвется наружу. - Знаешь почему? Потому что сейчас ты находишься на мертвой точке в науке. На этой точке человек думает: "Я уже все познал, все науки постиг". Вот почему мне будет трудно переубедить тебя.
- Мертвая точка в науке? Такое я слышу впервые.
- Это я просто так, к слову пришлось. Кто-то из ученых это лучше меня когда-то сказал, вы люди образованные, должны знать... Что-то вроде того: "Мне казалось, что я все знаю, но, когда я выучился, начал многое узнавать, я понял, что я ничего не знаю". Очень мудрые слова.
- Да, это, кажется, сказал Сократ. - Рамзи-муэллим искоса взглянул на меня.
- Кто бы ни сказал, хорошо сказал. Когда человеку кажется, что он все постиг, - это и есть мертвая точка. Надо перешагнуть через эту точку, подняться на вершину науки. Тогда, учитель, ты не станешь рушить то тесное окно над мостом Улу.
- Нет другого пути, чтобы узнать этот прекрасный мир, показать его детям, уста.
- Нет, учитель, путь, выбранный вами для узнавания мира, неверен. Для этого ты обрушишь окно своего собственного дома.
- Но ведь это окно - не окно. Оттуда виден только кусочек неба. Простая ошибка природы.
- Ошибка природы? Откуда ты это взял? Природа никогда не ошибалась. А тебе ошибкой кажется потому, что ты всегда смотрел со стороны, не мог проникнуть в ее нутро. Ты должен спуститься в глубины этого тесного ущелья.