- Извините, муэллима, но какой же это отличник? Что толку перемалывать, как мельница, чужое зерно? Я хочу знать: есть ли у него в бункере свое собственное зерно? Или все это чужое? И что будет, когда кладовая иссякнет?
Внезапно Чимназ-муэллима расхохоталась, выбившиеся из-под шелкового платка толстые косы ее заколыхались, как ветви сирени, красивые плечи вздрагивали, а цепочка с медальоном на длинной гладкой шее свернулась колечками на ее полуоткрытой груди. Губы раздвинулись, показывая ряд ровных перламутровых зубов.
- Так вот что вас занимает, уста! А ведь верно, что со дня сотворения мира мельница всегда осаждалась людьми. Взять хотя бы нашего мельника Асада... Стоило его мельнице стать хоть на один день, вы сами знаете, какая толчея возникала в нашем селе.
- Молодец, муэллима. Вот именно это меня и интересует. Человеческая мельница мыслей не знает ни перебоев, ни остановок - Отец снова взглянул в мою сторону. - Именно об этом я только что толковал с Эльдаром.
Но я больше не вслушивался в их разговор. Я не мог отвести взгляда от Чимназ-муэллимы. Глядя на ее косы, я вдруг подумал о Шахназ: у нее тоже были такие же толстые косы, точно такие, как у Чимназ-муэллимы. И имена у них были схожими: Чимназ - Шахназ. Потом к этим двум именам добавилось третье Гюльназ.
- Извините, муэллима, я оторвал вас от дел. - Тихий голос отца отвлек меня от моих мыслей. - Я слыхал, что из Испании осиротевших детей привозят в нашу страну. Это правда?
- Конечно, об этом пишут в газетах.
- А нельзя сделать так, чтобы нескольких ребят прислали и к нам в Чеменли?
- Вот этого я, не знаю.
- А можно ли как-то узнать? - раздумчиво продолжал отец. - Может быть, письмо написать верховному правительству? Как вы думаете? Мы их здесь вырастим, как родных детей.
Чимназ-муэллима помолчала, потом обернулась ко мне, будто хотела узнать, что я думаю по этому поводу.
- Я считаю, что такие вопросы должны решать местные власти. Конечно, можно и в Москву написать...
Отец больше ничего не сказал. Чимназ-муэллима, попрощавшись с нами, ушла. Отец сидел глубоко задумавшись. Со словами "Искендер ждет меня" я двинулся по дороге, еще раз обернулся - отец все еще сидел, о чем-то думая. Уж не о том ли, что быть председателем сельсовета действительно непростое дело?
* * *
Искендер ждал меня. Раскрыв учебник, он положил его перед собой, делая вид, что занимается. Но одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что он с утра ничего не делал.
- Где ты пропадаешь? Я давно жду тебя.
- Вижу, вижу, уже до середины учебника добрался.
- Это просто так, чтобы замести следы.
- О, так ты действительно отличный конспиратор и разведчик!
- А ты как думал? Ты, видишь ли, профессором естествознания собрался стать, а я и в разведчики не гожусь?
Кличку "профессор естествознания" дала мне Чимназ-муэллима, По ее предмету я всегда получал пятерки, поэтому в шутку она меня так и величала.
До полудня мы прозанимались, и только пришедший на обед Дядя Ашраф от самых ворот поднял такой шум, что мы действительно поняли, что устали, и отбросили учебники.
- Эй, дети, кто там есть? Рейхан, Хадиджа, Сона...
Все три сестры Искендера одновременно появились на веранде.
- Кружку айрана!.. И быстро собирайтесь,
- Куда? - воскликнули сестры разом.
- Там и узнаете. А где Искендер?
- Я здесь.
Вместе с Искендером вышел на веранду и я.
- Ну и ну!.. Тут по приказу председателя Алмардана все село с ног сбилось, а вы, как наседки, сидите по углам.
- А что случилось? - взволнованно спросил я.
- Отец твой собрал народ, даже из районного центра приехали. Во главе с самим райкомом. Говорят, собрание.
На открытой площадке перед Бешбулагом яблоку негде упасть. Вдоль изгородей, в воротах, на дороге сельские жители с нетерпением ждали чего-то. Здесь были все - и дети, и взрослые. Ребятишки устроились на заборах, облепили деревья. Их наблюдательные пункты были наиболее удобными, поскольку оттуда была видна только что сооруженная трибуна внизу - перед Бешбулагом. Мы с Искендером влезли на кривую ветку большого каштана.
Митинг начался. Сначала слово предоставили прибывшему из районного центра седовласому человеку. Наверное, это и был тот самый секретарь райкома, о котором говорил дядя Ашраф. Когда он заговорил, все стихло.
- Товарищи! Мы собрались здесь для того, чтобы выразить свою солидарность героическому испанскому народу. Когда сегодня утром уважаемый Алмардан-киши позвонил мне и высказал свои мысли по этому поводу, я очень обрадовался. Отрадно, что ваш новый председатель начал свою деятельность, оратор, слегка улыбнувшись, взглянул на безмолвно стоявшего рядом моего отца, - с такого значительного, я бы сказал, интернационального шага. Вы знаете, что в Испании сейчас пылают города и села. Народ поднялся на борьбу против контрреволюции и международного фашизма. Все свободолюбивые народы мира на стороне мужественного испанского народа. И в первую очередь советский народ, который протягивает Испании руку помощи...
Площадь наполнилась аплодисментами, и я только сейчас сообразил, о чем отец говорил утром с Чимназ-муэллимой, и понял, почему он был так взволнован. А теперь вот так же дрожал голос этого седовласого человека.
- Испанская революция - это один из факелов мировой революции. Враги хотят погасить его. Потому что они боятся революционного пламени. Боятся, подобно тому, как летучие мыши боятся света.
Волнение передалось и мне. Я обернулся и посмотрел на Искендера.
- Слышишь? Как хорошо говорит этот человек!
- Тсс! Давай послушаем, что еще скажут... Я еще крепче уцепился за каштановую ветку.
- Слово предоставляется представительнице молодой интеллигенции Чеменли Салиме.
Услыхав это имя, я впился глазами в трибуну. Салима была дочерью нашего фаэтонщика Салима. Она училась в Ленинграде. Я слышал, что она приехала в Чеменли на летние каникулы, но саму ее не видел.
Салима, рассыпав по плечам густые волосы, приблизилась к разукрашенной трибуне. Площадь притихла. Я разглядывал ее сквозь листья каштана.
- Мы, советская молодежь, юноши и девушки...
Я почему-то очень хорошо относился к Салиме, гордился тем, что она учится в Ленинграде и через два-три года вернется врачом в Чеменли. И отец всегда, когда речь заходила о Салиме, с гордостью говорил: "Это первая ласточка нашего Чеменли".
Выступление Салимы часто прерывалось аплодисментами. Она закончила его такими словами:
- От имени молодежи села я заверяю патриотов Испании, что мы всегда с ними. Если понадобится, мы готовы взяться за оружие и сражаться в рядах интернациональных бригад.
Она еще что-то говорила, но в грохоте аплодисментов я ничего не расслышал. Понял только, что в Испании есть интернациональные бригады. Интересно, всех ли добровольцев принимают в те бригады?
Наконец слово предоставили моему отцу. Увидев, как он медленно приближается к трибуне, я хотел спрыгнуть с дерева и укрыться в ближайшем кустарнике, но Искендер схватил меня за руку:
- Куда ты? Боишься, что отец и тебя вслед за Салимой пошлет в Испанию?
- Нет, я боюсь другого. Он сейчас начнет рассказывать о мельнице мыслей и о том, как целый день она эти мысли перемалывает.
Но отец заговорил о другом:
- Люди! Вы знаете, что я никогда не бывал дальше нашего ущелья Агчай. Но если глубоко вдуматься, мне известен каждый уголок в мире. Вот и Испанию я как будто видел своими глазами. Почему я так говорю? Потому, что этот мир принадлежит людям и человек является его хозяином. Но какой человек? Тот, что с мозолистыми руками и совестливым сердцем. И в Испании потому идет война, что люди с мозолистыми руками хотят стать хозяевами своей страны, как мы стали хозяевами своей. И наш долг помочь братьям. Вспомните годы гражданской войны. Страна задыхалась в тисках голода и нищеты. В такой момент Ленин, прежде всего, думал о детях. Почему?.. - Его голос потонул в аплодисментах. - Потому, - продолжал он после того, как толпа успокоилась, что дети - будущее мира, будущие хозяева земли. К ним принадлежат и испанские дети. А на них с неба вместо дождя сыплются пули. - Отец неожиданно обернулся к стоявшему рядом седовласому мужчине - секретарю райкома: - Товарищ Исмаилзаде, у нас к вам есть просьба. Напишите в Москву, пусть присылают и к нам в Чеменли испанских ребятишек. Мы их как родных примем...