- Закончить? - со скрытым любопытством спросил Айхан. - Ведь картина уже написана...
- Не знаю... так сказал дядя Ризван. И еще он сказал, что должен нарисовать портрет Эльдара Абасова. - Увидев, что дядя Айхан молчит, как-то особенно ласково добавил: - Я его попросил, чтобы он и ваш портрет нарисовал, дядя Айхан.
Но маленький Эльдар почувствовал, что и после этих последних слов у дяди Айхана настроение не улучшилось, он его будто не слышал. Ну почему дядя Айхан такой? Как только при нем называют имя Эльдара Абасова, он тотчас умолкает, даже перестает улыбаться.
Он забрал у Айхана фотографию и снова положил в портфель. Но через некоторое время снова обратился к Айхану:
- Дядя Айхан, можно мне еще у вас спросить?
- Конечно.
- Наш председатель говорит, будто вы - враг Эльдара Абасова. Разве это правда?
При этих словах Айхан ощутил в своем и без того охваченном смятением сердце нестерпимую боль. Какая подлость! Рамзи хочет лишить его расположения и этого невинного существа. Но сейчас важнее всего - умно ответить. В этом тонком вопросе надо постараться быть тоньше, чем сам ребенок. Ты только посмотри, как дорого обходится завоевание его доверия, как легко его спугнуть!
- Я тоже слышал, что говорил председатель, сынок, - начал он медленно. - Думаю, что он не прав. Кроме того, я знаю, что, даже если все в это поверят, ты не поверишь. Правильно ли я говорю?
- Разве можно в такое поверить?
- Вот спасибо, я так и думал.
- Но почему вы все-таки не хотите, чтобы поставили новый памятник Эльдару Абасову?
- А потому, что в этом нет никакой необходимости. Ведь человек, совершающий героический поступок, вовсе об этом и не думает, он просто выполняет свой долг, то, что ему велит его совесть, его честь. Ведь тот, кто становится на путь бессмертия, вовсе не думает о том, что он бессмертен, как и тот, кто совершает геройский поступок. Именно потому он и становится бессмертным, что он бескорыстен в своем поступке. Вопрос о славе - он очень сложен. И бессмысленная погоня за славой многих погубила. Хочешь, я расскажу тебе одну легенду.
- Расскажите, дядя Айхан, я так люблю ваши легенды...
- В некотором царстве, в некотором государстве, - медленно начал Айхан, - в одной далекой прекрасной стране, которая только что освободилась от власти чужеземных захватчиков, решили, что этой стране надо иметь собственный государственный гимн. Те, что стояли во главе страны, собрались вместе, решили объявить конкурс. То произведение, которое окажется лучшим, будет объявлено гимном. Так и договорились. Через некоторое время на конкурс было подано много произведений. Выбрали лучшее. Решили, что оно и будет гимном страны. Потом объявили на всю страну, что в такой-то день на такой-то площади будет вручена награда тому композитору, кто написал этот гимн.
И вот в назначенное время все собрались на украшенной цветами площади. Торжественно достали конверт, где должно было значиться имя композитора. Объявили: "Сейчас будут провозглашены имя и фамилия композитора, написавшего гимн, чтобы все могли его узнать. А потом этому композитору будет вручена награда". Поднялись на трибуну, вскрыли конверт. И прочитали: "Если мое произведение будет одобрено и принесет пользу моему народу, я буду считать, что я выполнил свой долг. Это и будет для меня самой большой наградой". И все. Ни подписи. Ни имени, ни фамилии.
Айхан умолк.
- А кто же был этот композитор? И вы не знаете, как его звали?
- Нет, сынок, не знаю. Имя автора осталось неизвестным. Но и по сей день люди слушают эту прекрасную музыку. И они понимают душу человека, написавшего ее. Но не знают его имени. Ну и что же с того, человек все равно остался бессмертным - он выразил себя в своей музыке.
- Интересно, очень интересно, - вздохнул Эльдар; глаза его сияли.
"Но как бы я хотел рассказать тебе об одном летчике, который любил небо и землю, раскинувшуюся внизу, и ненавидел врагов, которые хотели эту землю залить кровью. Это был хороший летчик. Он чувствовал радость, когда держал в руках штурвал, и любил полет, как может любить его журавль. И когда пришлось ему встретиться в воздухе с врагом, он не раздумывая вступил в бой, не думая ни о наградах, ни о возможной славе. Ему важно было одно - победить. Ибо только его победа спасла жизнь тем, кто остался на земле. Вот откуда пришло бесстрашие, которое он в ту минуту сам не сознавал. Он дрался насмерть, потому что иначе не мог. Именно не мог. И получалось, что бесстрашие для него так же естественно, как дыхание. Думал ли он, что позднее другие назовут подвигом то, что было для него таким естественным? И он вспомнил своего отца, уста Алмардана, для которого таким же естественным было чувство ответственности перед людьми, перед семьей, перед своей землей. И это чувство звалось чутьем Алмардана".
Но всего этого он не мог рассказать Эльдару, который сидел у его ног на маленьком табурете.
Глядя на маленького Эльдара, он снова услышал гул самолета. И вдруг в его кабину ворвалось: "Абасов!.. Я "Сокол", я "Сокол"... отвечай... Абасов! Я приказываю, поворачивай обратно! Приказываю!.. Слева два "мессера"!... Внимание! "Мессеры" атакуют тебя! Я "Сокол"! Я "Сокол"... Приказываю..." Он слышал этот голос, слышал очень явственно, но ответить не мог, не было времени. Все внимание его было сосредоточено на выворачивающиеся из облаков, словно черные стрелы, фашистские "мессеры". Сколько их? Он должен возвращаться. Горючее на исходе. Под ним море. До берега еще далеко... "Мессер" зашел ему в хвост. Вираж! А где другой? Вот он!.. Прямо на мушке. Надо нажать на гашетку! Взметнулось пламя. "Молодец, Абасов, молодец! Пусть напьется водички! Это уже четвертый! Ай да Абасов, у тебя горючего на три минуты! На три минуты! Ты меня слышишь? Я "Сокол"! Надо возвращаться. Возвращаться! А другой "мессер" где? Сбежал? "Внимание! Сзади три "мессера"!" По железной обшивке фюзеляжа будто провели гребнем. "Я ничего не вижу... Ничего не вижу... Вон он! Черт, куда ты бежишь? Мы должны умереть вместе! Слышишь, вместе!" Он сделал круг, и кинулся на сверкающий всего в двухстах метрах от него "мессер". Что это с его комбинезоном? Почему он такой тяжелый? Откуда кровь? "Нет, упустить этот "мессер" нельзя! Те три еще далеко. Гашетка! Так! А с берега меня не видят? Почему молчат на берегу? Радио вышло из строя? Да, кажется. Сколько осталось минут? Две! Всего две".
Значит, конец. Между ним и смертью расстояние в две минуты. Чуда произойти не может: внизу - черные с серебром воды Азова, сверху наваливающиеся друг на друга облака. Самолет, который за две минуты покроет трехминутное расстояние, еще не изобретен. Для того чтобы это понять, ему нужна секунда, даже полсекунды, а чтобы сесть на берег, на летное поле эскадрильи, - две с половиной минуты! Эта недостающая половина минуты называется "смертью". Боль в плече усилилась, он думал об этой половине минуты. Где ее взять? А все еще круживший близ него "мессер" не хотел оставлять его в покое. И огонь открывать не спешил, ждал тех трех, спешивших ему на помощь. И одна минута - жизнь. Ее тоже можно завершить по-человечески!
"Мессершмитт" на мушке! "Молодец! Молодец!" Значит, с берега за ним следят. Оказывается, радио работает. Они его видят. Почему же молчали? "Абасов!.. Горючее кончилось..."
Откуда-то взметнулось пламя. Оно захлестнуло кабину. "Вот она - смерть; оказывается, она бывает вот такого красного цвета..."
Он почувствовал, как быстро стал снижаться самолет. Море, небо... и еще штурвал. Но ни это небо, ни это море не придут к нему на помощь. Надо крепче держать штурвал...
Последний круг! Последний спуск! Спуск без подъема... Его "железный сокол" больше никогда не взлетит. Больше никогда не сможет нырнуть в облака. Две минуты жизни. Ветер был его помощником, он не подпускал к мотору языки пламени, охватившие фюзеляж. Последние мгновения: можно подумать и еще... крепко-накрепко держать штурвал. Так надо встретить смерть. Летчик должен умереть за штурвалом. Но странно, в эти последние мгновения сердце его билось с более четким ритмом, чем мотор самолета, а мозг работал с большей скоростью, чем скорость самолета, у мозга была своя система измерений времени. Сейчас наступит конец, он должен наступить, он неизбежен. Нет! Это еще не был конец. Крепко держась за штурвал, сквозь охвативший кабину огонь он посмотрел вниз. Берег! Как плот на воде - поднимающаяся и опускающаяся ярко-зеленая равнина. Это же вражеский берег. Западный берег Азова. Что значит - вражеский? И как только у него язык повернулся назвать его вражеским? Он еще крепче прижал к груди штурвал. Красные, черные языки пламени лизали его. Шума мотора слышно не было. Две минуты прошли. Но самолет все еще летел.