- Ну и ну!.. Ладно, даю вам еще три минуты, но боюсь, что после вашего ухода я обнаружу в камере вместо четырех человечьих ушей - слоновьи.
Отец ушел. Мы посмеялись над его словами. Потом девочки молча уселись рядом с нами. Мы поняли, что есть, они не собирались, просто хотели доставить нам удовольствие. Они заботливо подкладывали нам лучшие куски то из одной, то из другой тарелки, ласково приговаривая:
- А теперь съешь это...
- Ты должен съесть все, что здесь положено.
- Вот это - теплое молоко, выпейте всё...
Наши сердца были переполнены благодарностью. Поэтому, когда пришла пора расставаться, Гюльназ жалобно вздохнула:
- Даже не хочется отсюда уходить! Только невозможно...
Искендер ласково взглянул на нее:
- Что ж тут невозможного! Тем, кто хочет добровольно сесть в тюрьму, мы с удовольствием поможем.
- Как?
- Очень просто. - Подняв голову, он указал на гнилые доски в потолке. Солнечный луч уже оттуда не просачивался. - Для вас мы откроем вход со звездного неба.
Я радостно вскочил и обнял Искендера.
- Прекрасная идея. Девочки, вы согласны? Как только отец уйдет, мы сорвем эти гнилые доски. А вы вечером, чуть стемнеет, перелезете через ограду сада, взберетесь на чердак, а оттуда - прямо сюда. Ну, как?
Девочки молчали.
- Так что ж? Спуститься с чердака сюда труднее, чем отправиться в Антарктиду?
Гюльназ решила, что это больше относится к ней.
- А что мы скажем родителям? - спросила она и посмотрела на Шахназ. А та смеющимися черными глазами подтвердила, что она согласна.
Положив руки на плечи девочке, я сказал:
- Давайте договоримся так: как сможете, так и поступите. "Дверь" наша всегда для вас открыта. А теперь идите... до завтра...
Но ждать до утра нам не пришлось. В тот же вечер с чердака послышался шепот Гюльназ:
- Эльдар, мы здесь, Эльдар... слышите?..
Мы удивленно переглянулись.
- А где же ваша "дверь", ведущая в звездное небо? - Это спросила Шахназ.
- Сейчас! - Я поспешно вскочил. - По правде сказать, мы вас сегодня не ждали...
Взобравшись Искендеру на плечи, я отодрал гнилые доски в потолке. Потом помог девочкам спуститься вниз. Гюльназ принесла лампу, а Шахназ - табак. Но зажечь лампу мы все-таки побоялись. Через створки старой двери мог пробиться свет. Поэтому, усевшись в темноте, поближе друг к другу, принялись болтать и смеяться.
На следующий день девочки навестили нас дважды: рано утром и поздно вечером.
Таким образом, в четырех стенах этой сельской тюрьмы, "дверь" которой открывалась прямо в небо, началась необыкновенная жизнь. Ни назавтра, ни в последующие дни, ни я, ни Искендер не заговаривали о побеге. Испания на время была забыта, а девочки о ней вообще не подозревали. Хотя беседы наши и бывали бурными, мы предпочитали не повышать голоса. Чаще разговаривали шепотом. В такие минуты мы невольно рассаживались парами. Я рядом с Шахназ, а Искендер с Гюльназ. Но никто из нас над этим не задумывался, садились так - и все тут. Разговоры наши начинались с простых вещей. Но оттого, что самые обыкновенные слова произносились тихо, разговоры таили особый смысл.
В такие минуты казалось, что "тюрьма" поделена на две половины.
- Эльдар, я хочу тебя спросить...
- Пожалуйста.
- Какое у тебя самое большое желание?
- Самое большое желание? Умереть!
Тягостное молчание.
- Что ты сказал?
- Я сказал, что хотел бы умереть. Но...
- Давай-ка сюда ухо.
- В чем я провинился?
- В том, что говоришь глупости. Может разве человек желать себе смерти?
- Ты же не даешь мне договорить. Я хотел умереть, а чтобы через несколько дней воскреснуть. Посмотреть, чем будут заняты люди.
- А вдруг ты ожил бы и увидел, что я тоже умерла, как бы ты поступил?
- Снова бы умер.
Ее легкий смех заглушил на время шепот, доносящийся из другого угла комнаты. Мы с Шахназ умолкли, прислушиваясь.
- Искендер, а можешь ли ты сказать, что такое счастье?
- Могу. Счастье - это свобода. Это особенно становится понятным, когда тебя ее лишают, когда ты в тюрьме.
- А вы разве узники?
- Нас же так называют.
- А по-моему, счастье - это быть красивой.
- Теперь я наконец понял, что ты действительно дочка красавицы Саялы.
- Мама красивая и потому счастливая. Папа ее очень любит. А я...
- А ты? По-моему, ты тоже красивая.
- Правда? Хоть немножечко похожа на маму?
- Немного похожа.
- А ты очень похож на своего отца. Только нос у тебя немного кривой. Гюльназ пальцем дотронулась до его носа. - Вот так было бы лучше.
- Все ясно. Теперь я понимаю, чего мне не хватает, чтобы стать Аполлоном.
Пока смех из того угла доходил до нас, мне казалось, что он успел обежать весь белый свет. Как только Гюльназ умолкла, Шахназ все так же шепотом спросила:
- Эльдар, а по-твоему, что такое счастье?
- Что такое счастье, я ответить не могу. Знаю только, что быть плохим сыном хорошего отца - несчастье.
- А ты не будь плохим сыном.
- Я постараюсь.
- Ну вот. А в чем счастье хорошего сына?
- Быть сыном хорошего отца.
- А вдруг бы ты родился девочкой, что было бы тогда?
- Что за вопрос? Я бы мог вовсе не родиться, мог родиться сто лет назад. И совсем не в Чеменли, а совершенно в другом месте. Какое это имеет значение?
Молчание.
- А... ты прав, Эльдар... А вдруг бы нас вообще не было? Что было бы тогда? Или один из нас родился сейчас, а другой - через сто лет?..
- Ведь могло произойти и такое, что и звали бы нас по-другому. Меня бы звали не Эльдар, а, допустим, Эльмар или Шахмар... А тебя - не Шахназ...
Не знаю, что случилось с Шахназ. Внезапно она крепко сжала мою руку своей маленькой горячей ладонью и взволнованно зашептала:
- Нет, нет... Я хочу быть именно Шахназ... И ты так и оставайся Эльдаром. И очень хорошо, что ты родился не за сто лет до меня, а всего на три года старше! И то спасибо, что мы не родились в разных странах. А то что бы было... как бы мы нашли друг друга? - Она все не хотела выпускать мою руку из своей. Будто я в один миг мог куда-то испариться. - Знаешь что, Эльдар, как только вас отсюда выпустят, мы сначала пойдем к нам, хорошо? Мама напоит нас чаем на нашем обвитом вьюнками балконе. И обязательно с черешневым вареньем. Я его так, люблю...
- А ты думаешь, я не люблю?.. Но... вьюнки, вьюнки мне не нравятся.
- Почему?
- Бабушка рассказывала, что вьюнок - несчастный цветок. Каждое утро в тоске по солнцу он взбирается по сваям, все выше и выше. А как только солнышко пригреет, он начинает съеживаться. И, в конце концов, совсем сморщившись, превращается в сжатый комочек. Поэтому мне по сердцу вьюнок не сармашыг, а нилуфер.
- Нилуфер? О таком никогда не слышала.
- Знаешь, это очень бессовестный цветок, но он мне нравится.
- Разве цветок может быть бессовестным?
- Может, потому что он очень красив, а красивые часто бывают очень бессовестными.
- Почему ты так считаешь?
- Вот смотри, у цветка нилуфер очень сладкий нектар, поэтому его так любят пчелы. Но эта любовь иногда обходится им очень дорого. Погружаясь в него, они так увлекаются, что забывают об опасности.
- Какой опасности?
- Смертельной. Как только пчела, упоенная нектаром, опускается в цветок, его нежные лепестки потихоньку начинают смыкаться. Вот так. - И я сжал ладонь. - А пчела, естественно, ничего не подозревая, убаюканная блаженством, погружается в вечный сон.
- Ой, почему же? Пусть поскорее улетает.
- А зачем? Старики утверждают, что пожертвовать жизнью в такое мгновение - нечто святое.
- Да ты сам, кажется, так думаешь... А сармашыг почему съеживается, увидев солнце? Тоже по этой же причине?
- О нет. Это он от стыда съеживается.
- А.чего он стыдится?
- Того, что он - такой маленький - влюбился в такое большое солнце.