Он был надеждой партии. Выделялся умом, знанием языков, легкостью пера. В 1950 г. вместе с группой «янычаров» был послан на повышение квалификации в Москву. Там готовили новые кадры, которые, вернувшись, должны были заменить «буржуазную» профессуру. Пребывание в Мекке единственно верного учения оказалось важным опытом. Несмотря на продолжавшееся ослепление доктриной трудно было не заметить безграничного материального и духовного опустошения, вызванного сталинской системой. Но действовали защитные механизмы: такова неизбежная цена, деградация, через которую надо пройти на пути к светлому будущему. Шок всё-таки остался.
С 1953 г., после смерти Сталина, позиции Ко- лаковского становились всё менее ортодоксальными. Он сам вспоминает, что примерно с 1955 г. он уже не был коммунистом ни в каком смысле слова, приемлемым для стражей доктрины. Однако по-прежнему оставался членом партии. Он считал, что изнутри ему будет легче влиять на либерализацию системы. Он говорил языком доктрины, рассчитывая, что так он будет услышан. Был интеллектуальным вождем ревизионистов. Его публицистика, печатавшаяся в период «октября 56 го», сыграла важную роль в формировании взглядов молодой интеллигенции, остававшейся в партии, но жаждавшей свобод. Он писал о роли личности, о проблеме свободы. Его первая серьезная философская книга была посвящена антиномиям свободы в системе Спинозы (Личность и бесконечность. Варшава, 1958).
Колаковский пытался разбивать схемы ортодоксальности. Искал языка, каким удастся приемлемо говорить о проблемах, официально неприемлемых. Это был интеллектуальный танец на проволоке. Здесь угрожали две опасности: язык доктрины заслонял истину, затрагиваемая тематика подставляла под риск анафемы. Возможно, частично этим объясняется стилистическая запутанность и склонность к усложненной лексике в некоторых текстах. Статья «Карл Маркс и классическое определение истины», написанная в 1958 г., противопоставляла марксисткой традиции, особенно ее примитивному варианту, закрепленному Лениным, сочинения самого Маркса, прежде всего молодого Маркса. На основе рукописей классика Колаковский стремился поставить под сомнение несколько догм доктрины. Прием ловкий, но враждебное содержание пробудило бдительность цензоров. Слова о том, что «во всей вселенной человек не может найти такого глубокого колодца, чтобы, склоняясь над ним, не открыл на дне свое собственное лицо», должно быть, вызвали у властей тревогу. Появился ни к чему не сводимый враг доктрины — живой человек.
Подобные приемы: показать сложность многих философских проблем, официально решенных доктриной, напомнить несколько основополагающих истин и показать, что они бывают взаимно противоречивыми, — придают значения статье «Cogito, исторический материализм и экспрессивное истолкование личности» (1962, перепечатана, как и предыдущая, в сборнике «Культура и фетиши», Варшава, 1967). Вернулась проблема личности, проблема моста между сознанием и миром, проблема существования другого — извечные проблемы философии. Если на дне колодца мы находим свое лицо, о чем это говорит? В самом ли деле это наше лицо? Только его ли мы там видим? Как мы можем обнаружить, что это наше лицо? Кола- ковский не претендует на окончательные ответы. Он обращает внимание на опасность догматических и мнимых ответов. «Нравственный солипсизм, тоталитарные утопии и буржуазный индивидуализм — вот три самые общие форсы мнимого решения немнимого противоречия между утверждением личности и утверждением солидарности. Все решения, содержащие надежду на успех, отличаются тем, что не могут предлагать окончательные выходы и не верят в успешное достижение идеальных ситуаций».
Мир не завершен, совершенных кодексов поведения не существует, а поиски их могут быть опасны. Об этом говорится в статье «Этика без кодекса», помещенной в 1962 г. в журнале «Твурчость», и в ранее опубликованном там же эссе «Жрец и шут». Заглавие этого эссе было одновременно вызовом и программой. Кола- ковский становится на сторону шута, ставит себе задачей подвергать сомнению догмы всех учений. Это течение его творчества назовем вольтерьянским. В него входят вышеупомянутые «Жрец и шут» и «Этика без кодекса», а также такие литературные произведения, как «Ободряющие рассказы из священной истории во поучение и предостережение» (Варшава,
и «Разговоры с дьяволом» (Варшава,
.
У вольтерьянского Колаковского бывали неприятности от властей, когда он направлял критику на официальную идеологию, то есть с середины 1950 х эти неприятности только росли. Однако власти поглядывали на него ласково, когда он направлял критику на главного «конкурента» — католическую Церковь и ее учение. Он печатался в публикациях Товарищества атеистов, в партийном издательстве выпускал тома религиоведческой серии. Он продолжал критиковать неотомистские усилия найти в конце концов убедительное доказательство бытия Божия: веру невозможно вывести из разума. Это была одна сторона его деятельности и мышления. Но уже тогда явно очерчивалась другая.