– Мигель, – сказала она, – я хочу задать вам несколько деликатный вопрос.
Он серьезно посмотрел на нее:
– Спрашивай что хочешь, дочка.
– Вы говорили Рикардо про коррупцию в других подразделениях полиции. А что происходит в вашем?
Он остановился, пораженный ее вопросом, и его молчание заставило ее подумать, что она обидела его. Он молча и задумчиво смотрел на нее, и ей показалось, что он готов сказать ей правду.
– Афина… Коррупция – а когда ее не было? Она была всегда. Посмотрите вон на того… – Он показал на стоявшего на углу молодого Federale, федерального полицейского. – Он получает шестьсот песо в месяц и при этом должен непрерывно бороться с самым худшим, что есть в нашем обществе. Приходит время, когда он начинает чувствовать, что заслуживает еще чего-нибудь. Он берет здесь десять песо, там двадцать. Picoteando.[65] – Он показал пальцами, как птицы клюют зернышки. – Я этого не оправдываю и не прощаю, но это есть, такова жизнь. Остановить это очень трудно.
– А как наверху?
Он смотрел на нее и некоторое время не произносил ни слова.
– Очень странные вы задаете вопросы. Почему вы это спрашиваете?
– Я пытаюсь все это понять. Мне то и дело говорят, какая полиция коррумпированная, как ее боятся. Но когда я смотрю на вас, я этого не вижу. Я вижу очень достойного, очень искреннего человека. И у меня все это просто не укладывается в голове.
Комиссар смотрел на нее и молчал, и, хотя у него на лице не шевельнулся ни один мускул, было видно, что где-то внутри у него ее слова получили отзвук. Мягко дотронувшись ей до спины, он подтолкнул ее вперед, и у нее появилось ощущение, будто он выговаривает ей. Потом он произнес:
– Скажу вам правду, мне приходилось сталкиваться с этим. – Он глянул на молодого полицейского и молчал, пока не загорелся зеленый свет и они не проехали перекресток. – Помню, один раз у нас была проверка лотерейного киоска. Narco использовали его, чтобы под видом лотерейных билетов продавать пакетики с кокаином, и мы взяли три кило. Лишь когда я потом прочитал протокол, оказалось, что в нем значился только один килограмм.
– И что вы сделали?
– Это всегда вопрос, нет? Это люди, с которыми работаешь каждый день. Бывает, от них зависит твоя жизнь. – Они проходили мимо временного дощатого забора вокруг строительной площадки. Кто-то намалевал на нем слова: «Ovejo, asesino gringo!»[66] – Я пошел к одному из тех, кто участвовал в рейде, и сказал: «Послушай, мы захватили три кило, так? В рапорте сказано – один». И я был уверен, что попал в самую точку, потому что он разозлился и сказал: «Что с тобой, Фортунато? Ты что, всюду таскаешь с собой весы?»
– И что было?
Фортунато ответил, смотря в землю прямо перед собой:
– Я повел себя как boludo, как дурак, и больше ничего не сказал, и меня перевели от наркотиков в убойный отдел. И вот я здесь, к вашим услугам!
Они остановились на углу, в толпе бизнесменов и работников юстиции. Узенькая улица находилась в двух кварталах от Дворца правосудия, по обеим ее сторонам тянулись ряды лавочек, набитых юридическими учебниками. Там можно было найти книги по криминалистике и конституционному праву, о разводе и содержании под стражей, о гражданских исках, об ответственности производителя за качество товара – обо всем, что нужно для того, чтобы общество было справедливым. Наличие такого количества книг по юриспруденции в таком коррумпированном городе показалось Афине злой иронией, гротеском, но, впрочем, людям свойственно не терять надежды. Совсем как со скандалами, которые непрерывно раскапывают Беренски и другие и которые то затухают, то разгораются, но всегда находятся люди, готовые пойти на все ради их разоблачения.
Они не спеша шли по городу, и комиссар, должно быть, думал о том же.
– Знаете, продажные, коррумпированные – они есть всегда. Но нельзя судить так просто, все делить надвое – добро и зло, честный и нечестный. Это очень искусственное деление. Потому что бок о бок с дурным уживается верность, уживается дружба. Есть долг перед семьей. Так что зло живет вперемешку с добром. В жизни очень мало людей, которые были бы только злыми.
– Больше всего зла в нашем мире причиняют вовсе не те люди, которых называют порочными, – заметила Афина. – Им же помогают добропорядочные люди. Я все время читаю про корпорации, которые придумывают законы и правила, разоряющие страны третьего мира. Я читаю доклады правозащитников, и каких только зверств они не описывают! И я спрашиваю себя, – бросив на него быстрый взгляд, – что заставляет порядочного человека становиться соучастником всего этого? Ведь если бы покончить с этим злом, то не было бы Гитлеров, не было бы Сталиных, не было бы биологического и ядерного оружия, которое уничтожает всех без разбора… – Они вышли на Пласа-де-ла-Хустиана, и она осмелела. – В какой-то миг приходится признать, что те, кто помогает злу, сами становятся злодеями.
Полицейский молчал всю дорогу до машины, и она подумала, что зашла слишком далеко.
– Я подвезу вас до «Шератона», – промолвил он наконец. – У меня через час еще одна встреча.
Фортунато оставил ее у отеля и направился через гигантские каньоны центра к знакомому предместью, где жил и работал. Сам не отдавая себе в этом отчета, он правил к пустырю, где умер Уотербери. Его взгляд скользил по стене завода до того окна на углу, где жил сторож. Окно было открыто, и осенний ветерок играл выбившейся на улицу цветастой занавеской. Что известно сторожу? Какой еще может объявиться свидетель? Какой-нибудь ночной прохожий или бездомный, живущий в близлежащих пустующих зданиях? Даже без свидетелей он чувствовал присутствие зрителя: Вселенная, Афина, он сам, с его непрерывно всплывающими в памяти одними и теми же картинками. Уотербери смотрит на него с заднего сиденья, цепляясь за него глазами как за последний остаток доброты в мире: «У меня жена и дочь…» Фортунато катил по все более пустынным улицам, погрузившись не в беспощадный белый свет жаркого дня, а в два темных часа прошедшей весны, когда у него состоялось мимолетное и фатальное знакомство с Робертом Уотербери.
Глава четырнадцатая
Фортунато постучал в стальную дверь – достаточно громко, чтобы было слышно, но с неким намеком на вежливость. Не стукнув кулаком, как полицейский. После этого свободно опустил руки, показывая, что в них ничего нет, но вверх поднимать их не стал.
– Che,[67] Качо. Это я, Фортунато.
Щелкнул замок, и дверь распахнулась. Качо в синих джинсах и свитере стоял, глядя на него со своей обычной враждебностью, и ждал, пока Фортунато заговорит первым.
– Похоже, у нас есть общий друг, – проговорил Фортунато.
– Кто?
– Некая гринго.
– Кто?
Комиссар проигнорировал наигранное незнание:
– Хватит крутить мне яйца и дай войти! Нам все уже известно! Она приходила два дня назад. Утром. Ничего особо серьезного!
Преступник, видимо, прикидывал, продолжать ли отрицать все или впустить его и выяснить, что ему известно. Наконец он отстранился, и Фортунато шагнул в дом.
Окна, смотревшие на улицу, все еще были закрыты стальными жалюзи, но те, что выходили во двор, были отворены, впуская в комнату яркий солнечный свет. Пахло оставшимся от позднего завтрака жаренным на сковородке мясом.
– Славно ты тут устроился. Хороший обзор улицы, и можно незаметно уйти через боковую дверь, никто и не увидит. Небольшая башенка спереди… – Он покивал. – Да, ты времени на Кубе не терял. И внутри, посмотри-ка, – одобрительно кивнув на дорогую мебель, – очень мило. Лучше всего красть стильные вещи.
Качо ничего не сказал.
Фортунато оглядел его. Нигде под рукой у хозяина не было оружия. Он мог бы убить его на месте. И решительный, уверенный в себе человек, пожалуй, так бы и сделал. Но сам-то он отвечает этим характеристикам? Как, к примеру, Доминго или Бианко? И в конце концов, что он вообще за человек, Фортунато?
– Вы за ней топаете? – спросил вор.
– Я ее опекун. Помогаю в расследовании.
Качо криво ухмыльнулся: