Надо сказать, что я, как, впрочем, и многие другие летчики, врачей опасался. Они, наблюдая за нашим здоровьем, вечно выискивают что-нибудь такое, к чему можно «прицепиться» и отстранить человека от полетов. У меня до сих пор все было в порядке, и даже перелом руки удавалось скрыть. И вдруг — доктор, да еще в кабинете командира.
Полковник пригласил меня сесть. Еще раз перелистал медицинскую карту, взятую из моего личного дела, и вдруг неожиданно спросил:
— Вы хотите летать на новой технике?
— Еще бы! — совсем не по уставу вырвалось у меня.— Какой летчик этого не хочет!
Последнее время у нас в полку поговаривали о том, что скоро мы будем осваивать сверхзвуковые машины.
— А на ракетах? — продолжал допытываться полковник, пристально поглядывая на меня.
Я не успел ответить, а он продолжал свое:
— А на спутниках Земли?
Только сейчас, много времени спустя, я могу осмыслить все, что пронеслось тогда у меня в голове. Космос, спутники?.. Да, там, во Вселенной, уже побывали многочисленные искусственные планеты, но мне, простому летчику, даже и в голову не приходило, что настала очередь лететь туда и человеку. И лететь скоро...
Помню, тогда я ответил сразу:
— На спутниках! Еще бы!
— Ну и отлично, — сказал медик. — Ждите, вызовем.
Домой я мчался вихрем, не разбирая заснеженных тропинок. Ветер дул в лицо, больно бип ремешком шлема по щекам, пронизывал насквозь плотную меховую куртку, но мне было жарко.
«Черт возьми! — думал я. — Летать на спутниках! Еще недавно даже мне, знакомому с авиационной техникой, все это казалось далеким и почти несбыточным». Я думал, что не только мои дети, но и мои внуки еще не сумеют оторваться от Земли, и вдруг — «Хотите летать на спутниках?»... Да, конечно же!
Тамара ждала меня лишь к утру, после полетов, и была очень обеспокоена, когда я, возбужденный, ворвался в дом.
— Что случилось, Гера? Неприятности?
— Какие там неприятности! Где у нас тут завалялась бутылка «Токая»? Давай-ка рюмки. Выпьем за добрую дорогу!
— Скоро уедем? В другой полк?
— Ага, в другой...
Я был явно возбужден, шутил и, наверное, говорил какие-то глупые слова, но Тамару сбить с толку было не легко.
— Скажи все-таки, что произошло, что случилось?—не унималась она.
Но как я скажу, как объясню ей то, что и сам-то еще не понимал до конца?
Есть, говорят, святая ложь, и я солгал:
— Кажется, меня берут в испытатели. Вот и все.
— А как же мы?
Под «мы» она имела в виду ребенка, которого тогда ждала.
— Все будет в порядке, не волнуйся. Еще неизвестно — вызовут ли...
И тут я подумал, что меня действительно могут не взять — кто его знает, что там может произойти, — и окажусь я тогда хвастунишкой. В эту ночь я так и не уснул. «Вызовут или нет? Вызовут или нет?..»
Потянулись долгие, томительные дни. Полеты шли своим чередом. Приходилось отрабатывать технику перехвата, вести с механиками общеобразовательные занятия, выпускать бесчисленные боевые листки и волноваться за Тамару, за будущего ребенка... А в голове по-прежнему стоял один и тот же вопрос: «Вызовут или нет?»
За это время я не раз издали заводил разговор с Тамарой о спутниках, о том, что скоро, должно быть, полетит в космос и человек, и выпалил однажды:
— Вот бы мне туда...
— Еще чего выдумал, Гера!—удивилась Тамара.
— Да, конечно, — для успокоения соглашался я,—в испытатели тоже не берут последних...
Чтобы узнать ближе, что это такое — космос и «с чем его едят», я зарылся в труды Циолковского, Цандера, перечитал кучу книг по астрономии и научно-фантастических романов, в которых рассказывалось о полетах на Луну, Венеру и на другие реальные и выдуманные планеты Галактики. В мечтах и я уже был где-то во Вселенной, а вызова все еще не было. Иногда мне казалось, что я в каком-то бреду выдумал все это сам, что не было никакого врача-полковника, никакого разговора с ним. А посоветоваться с кем-нибудь, поделиться своим волнением не мог. Полковник-врач предупредил, что наш разговор не для широкой публики. Лучше бы он и не приезжал, этот доктор!
Подошел срок отпуска. Мы уехали на Алтай.
Я давно не был в родном доме, давно не видел отца и мать, сестренку Земфиру. Но, кажется, никогда так не торопился обратно в часть, как в тот раз. И, когда вернулся, сразу же помчался в штаб.
— Был вызов?
— Был, да тебя не было. Бумагу вернули в дивизию.
Сейчас трудно вспомнить, сколько раз я надоедал дивизионным врачам, сколько раз обивал пороги их кабинетов, пока все-таки не нашел бумагу и в декабре не выехал в Москву.
Адрес института был обозначен на вызове, и я очень скоро отыскал небольшой особняк, где разместилось это новое и таинственное для меня учреждение.
В приемной главного врача толпились летчики. Они все были примерно моих лет. Съехались сюда из разных частей и округов, волновались, и в первую же минуту можно было определить, кто и с чем уходит отсюда. Одни, например, с деланно напускной небрежностью уже чертыхались в адрес врачей:
— Ну и наплевать! Не больно-то я и хотел летать на каких-то там ракетах!
Было ясно: этих забраковали.
Другие с опаской поглядывали на дверь, за которой начинается, а может быть, и нет, мир новой, неизвестной жизни. Кто-то из неудачников пару раз произнес имя — Евгений Алексеевич. Я понял, что это главный врач.
В первый день очередь до меня не дошла, не дошла и на второй. И, когда я пришел в третий раз, в приемной уже никого не было. Набрался смелости и без разрешения шагнул в кабинет.
— Вам кого? — строго спросил меня полковник медицинской службы.
— Вас.
— По какому вопросу?
— По космическому. — Я протянул полковнику вызов.
Он прочитал, улыбнулся.
— Вы не особенно спешили с приездом. Так долго решали?
— Как раз наоборот, товарищ полковник. Решил сразу, но ваш вызов искал по разным канцеляриям недели три. И вот — нашел...
— Ну что ж, будем смотреть. Вот вам направление в госпиталь.
— Зачем в госпиталь? — удивился я. — Я ведь здоров.
— Потому-то мы вас и вызвали...
Я думал, что медицинская комиссия будет похожа на обычную полковую комиссию. Врачи простукают и прослушают грудную клетку, пощупают суставы, пару раз попросят подуть в измеритель активного объема легких, заставят угадывать цифры на табличках, читать какие-то путаные слова, напечатанные мелким шрифтом, и потом напишут на медицинской карте свое непререкаемое «годен» или «нет» — и на том делу конец. Здесь оказалось все значительно сложнее.
Меня положили в госпиталь. Одели в пижаму, дали мягкие шлепанцы и заставили лежать в постели. Обходительные сестры называли «больным», и это меня особенно бесило. Бесконечное количество раз вызывали к терапевтам, осматривали, брали анализы, выслушивали сердце, капали под веки какую-то дрянь, от которой зрачки становились, как у вареного судака, а окулисты измеряли внутриглазное давление.
Вскоре в госпитале я завел кучу друзей, но мне было несколько тоскливо. Тамара уехала в Ленинград, а я не мог ей написать, почему лежу в госпитале и куда готовлюсь. Стал приглядываться к ребятам. Одни, и таких оказалось немало, вскоре собрали свои чемоданчики и вернулись в части. Скрывая свои провалы на испытательных стендах и снарядах, они, прощаясь, говорили, что ракеты их не особенно интересуют, что дело это еще за горами, за морями и тому подобное.
— Бросайте и вы, ребята! Тут на центрифуге пять минут посидишь, и то внутренности наружу лезут, а каково там, в ракете! — бросил как-то один из неудачников.