«Прекрасная машина!» — с благодарностью подумал я о тех, кто создал ее, о тех, кто заранее позаботился о каждой детали удобства.
С седьмого по двенадцатый виток по программе полагался сон и отдых. Пожелав спокойной ночи жителям Москвы, я лег поудобнее в кресло и попытался заснуть.
Москва. Я пронесся над ней как вихрь, и, может быть, только дежурившие у телескопов астрономы увидели появившуюся и пролетевшую на восток новую звезду — мой корабль.
Совсем недавно, за день до отлета на космодром, мы с Тамарой гуляли по московским улицам и площадям; стояли в очереди за газированной водой; не найдя свободной скамеечки в скверике у Большого театра, присели прямо на край фонтана; на Красной площади прошли около Мавзолея В. И. Ленина, остановились. Дождались смены почетного караула и отправились туда, где любили бывать вместе с друзьями по отряду. Прежде всего поехали на ВДНХ. К вечеру стало душно...
«Разве сравнишь с микроклиматом моего корабля», — взглянув на приборы, подумал я.
...Тогда нам захотелось перебраться ближе к воде, и мы через всю Москву поехали к Химкинскому водохранилищу. Устали в тот день и проголодались страшно и, забравшись на веранду речного вокзала, решили пообедать. От воды чуть повеяло прохладой. Обед почему-то не несли. Девушка-официантка, тоже уставшая за день, бросила через плечо: «Подождете. Торопиться некуда».
«Если бы... — тихо произнесла Тамара. — Ну что ты так смотришь на меня, я же вижу, что ты уже как на иголках». Тамара в первый раз за этот день нарушила наш договор: о полете не говорить. Но я понимал ее, и она была права. Близился конец дня, и я уже мысленно торопил начало следующего.
«Только будь осторожен...» — вновь нарушив запрет, сказала она. Я успокаивающе кивнул ей: мол, буду...
«Куда же еще больше можно быть осторожным, — усмехнувшись, подумал я. — Лежу в удобном кресле, закрепился ремнями. Лечу с безопасной скоростью — порядка около восьми километров в секунду, высота полета нормальная — около двухсот километров. Даже вот поспать собираюсь...»
Но заснул я не сразу. Невесомость продолжала свои шутки, и я долго не мог справиться с руками. Как только начинал дремать, они поднимались и повисали в воздухе. В таком по-
4 Семнадцать космических зорь
97
ложении спать я не привык и, чтобы как-нибудь укротить руки, сунул их под ремни кресла и лишь тогда уснул.
Проснулся я на тринадцатом витке, руки опять висят в воздухе. Ну и дела!.. Сделал физзарядку и комплекс всякого рода самонаблюдений по программе, которую составили врачи.
Позади — четыреста десять тысяч километров. Если бы я шел по прямой по направлению к Луне, то был бы уже над нею.
На тринадцатом и четырнадцатом оборотах я уже совершенно свыкся с невесомостью и в минуты отдыха решил поснимать через иллюминатор Землю киноаппаратом «Конвас». Очень уж красива она, наша Земля! На каждом витке — новые краски, новые гаммы цветов и неповторимые панорамы. Четко видны контуры континентов, гор и лесов, поблескивают ленты больших рек, моря и крупные озера. Видны даже поля. Обработанные поля, вспаханные или неубранные — отличаются цветом. Хорошо видны облака, их легко отличить от снега — по тени, отбрасываемой ими на поверхность Земли. Иногда в иллюминатор попадал горизонт Земли — это очень интересная картина: всеми цветами радуги окрашена полоса, разделяющая ярко освещенную солнцем Землю и черное небо, и кажется, будто вся Земля опоясана голубым ореолом. Иногда мой корабль занимал такое положение, что земной шар оказывался у меня как бы над головой, и, честное слово, мелькала забавная мысль: «На чем он так здорово держится?»
Когда земные сутки были на исходе, я стал готовиться к посадке. Последовала команда. Корабль как бы не спеша изменил направление... Включились тормозные устройства, без стука у моих ног, как дрессированные, легли «плававшие» по кабине киноаппарат, бортовой журнал, карандаш, фотоэкспонометр. Они тоже почувствовали — скоро Земля, а там «парить» без надобности запрещено. От трения о воздух стал накаляться корпус, вокруг меня клокотало яркое пламя, и я невольно вспомнил Главного Конструктора и его непреклон^ ную веру в термическое покрытие... Тормозные устройства сработали четко, и, когда до Земли осталось несколько километров, включилась система приземления.
Земля... Она приближалась ко мне медленно-медленно. Сверху я видел свой корабль. Он опустился несколькими секундами раньше. Меня немного отнесло ветром, и теперь нас разделяло железнодорожное полотно. Толчок — и я на ногах. На полном ходу ко мне подлетели три мотоциклиста.
— Ты — Титов?
— Я Титов...
— Молодец, Титов!
Этот первый «содержательный» разговор на Земле был тут же прерван: примчались две легковые автомашины. Из одной выскочила женщина, у нее кровь на лбу.
— Что с вами? — спрашиваю я.
— Пустяки! Залетели в канаву! Главное — я первая увидела вас...
Женщины, наши земные милые женщины! Она — первая увидела... мотоциклисты ей не в счет...
Незнакомые люди помогли снять скафандр и подвезли к кораблю. Я взял из кабины киноаппарат, бортжурнал, еще раз оглядел корабль. Ни вмятин, ни деформаций. И в кабине приборы и оборудование — все цело.
Я невольно похлопал рукой по обшивке своего космического друга-путешественника и попросил отвезти меня к телефону...
ffl СЕНТЯБРЯ 1961 года мне исполнилось 26 лет, но теперь этот «день рождения», видимо, следует перенести на семнадцать дней назад. Мне первому из людей довелось за одни сутки обогнать жизнь нашей планеты на семнадцать суток и за двадцать пять часов встретить и проводить семнадцать космических зорь.
В тот день с утра, пока Тамара хлопотала по хозяйству, я перебирал письма, открытки, поздравительные телеграммы
ст знакомых и незнакомых, от детей и стариков. Были и телеграммы из-за рубежа, были десятки вопросов-анкет от журналов и газет, от общественных организаций. Одна из анкет меня заинтересовала.
Я стал громко читать вопросы, чтобы Тамара могла их услышать:
— «Какие у вас отношения с женой?»
— Об этом лучше спросить жену! — послышался веселый голос из кухни.
— «Какое блюдо вы любите больше всего?»
За стеной — минутная пауза.
— Отвечай: арбузы, краденные на бахче, сибирские пельмени и все то, что приготовит жена...
— Тамара! — в шутку возмутился я. — Ты, кажется, ошиблась: сегодня не твой, а мой день рождения, а в ответах мы «славим» тебя, а не меня...
Далее был такой вопрос: «Как вы себя чувствуете в роли мировой знаменитости?» Теперь замолк я.
. — Повтори, пожалуйста!
Повторяю, но жена тоже молчит.
Так как же все-таки я чувствую себя в роли мировой знаменитости?..
Я мог бы, конечно, ответить просто: чувствую себя отлично, но сейчас этот ответ меня не удовлетворяет. И, видимо, не удовлетворит и тех, кто задал этот вопрос. От меня хотят чего-то другого...
Я не хочу в чем-нибудь упрекнуть этого корреспондента, он, видимо, задал мне стереотипный вопрос, который ставил всем без разбору — и боксеру, выигравшему первенство мира, и человеку, упавшему с крыши двадцатиэтажного дома и чудом не разбившему череп...
В одной из моих любимых книг о герое-летчике Мересье-ве, потерявшем в начале войны обе ноги и на протезах продолжавшем сражаться с фашистами, есть рассказ о допросе военных преступников в Нюрнберге.
Допрашивали Геринга.
Обвинитель спросил его: «Признаете ли вы, что, предательски напав на Советский Союз, вследствие чего Германия оказалась разгромленной, вы совершили величайшее преступление?»
Геринг глухо ответил: