Валентина Ососкова
Семнадцать мгновений летнего дня
Средь оплывших свечей и вечерних молитв,
Средь военных трофеев и мирных костров
Жили книжные дети, не знавшие битв,
Изнывая от мелких своих катастроф…
Владимир Высоцкий
Одно лицо, одна одежда, голос –
И двое! Как в волшебных зеркалах!
Шекспир, «Двенадцатая ночь»
Пролог
Хотя мой рассказ пойдёт не совсем обо мне, я не могу начать его иначе, кроме как с самого что ни на есть чистосердечного признания в любви.
Я люблю этот город – с его порога. Глухие заводские заборы за пышными кустами. Звёздное небо. Запах пельменей и звуки «Авторадио» из ближайшего распахнутого окна. Люблю больше Москвы – хотя и в столице есть свои прелести, но зато здесь тихо, зелено и при этом вовсе не так уж и скучно, как может показаться на первый взгляд.
В вечер моего прибытия на автобусной остановке, гордо именуемом автовокзалом, было не людно – последним рейсом возвращались человек десять из Москвы после рабочего дня да парочка сонных студентов, вырвавшихся с сессии, а кому их встречать хлебом-солью? Спрыгнув на асфальт, я поправил на плече ремень спортивной сумки, огляделся и, присев на край бетонной клумбы, расшнуровался; разувшись же, я с удовольствием пошевелил пальцами ног, связал кеды шнурками и повесил их себе на шею, чтобы не занимать руки.
В любимый город стоит входить, чувствуя босыми ногами тёплую шероховатость нагретого за день асфальта и ловя щекой летний ночной ветерок. А напороться пяткой на осколок – не велика беда.
– Эгей, Холин! Добро пожаловать обратно! – меня догнали и с размаху хлопнули по плечу. – Недолго же ты выдержал в вашей Московии.
– Привет, Сань, – я обернулся и крепко прихватил ладонь друга. – Не виноват я, сам знаешь.
– Гляжу, «московские периоды» всё короче? – ухмыльнулся Саня, и в свете уличного фонаря я невольно отметил, что один из верхних резцов у него ещё сильнее сколот, чем я помнил, волосы опять укоротились до «полубокса», а чёлка – ещё отросла, натуральный чуб.
– В этот раз документы из московской школы уже забрал, – невесело усмехнулся я, хлопая по спортивной сумке, куда влезали все мои вещи в любой поездке, мол, все документы тут, с собой. – Как буду здесь готовиться к поступлению два класса – не представляю…
– А вот я отлично представляю: твоя бабуля на тебя насядет – и ты всю свою литературу наизусть вызубришь! За два года-то!
– Разве только… – с деланной неохотой признал я правоту друга. – Слушай, а ты какими путями здесь, Шумахер?
– Батю встречаю на колёсах, – друг кивнул в сторону своей белой нивы, у которой стоял её формальный хозяин, Санин отец. Ну да, я мог бы догадаться, вместе же с ним ехали от МКАДа. – Подкинуть тебя?
Немного подумав, я отклонил гостеприимное предложение. Неспешная прогулка до дома занимала минут тридцать – как говорится, то, что доктор прописал для соскучившегося по городу «блудного сына». Саня распрощался, ещё раз сверкнул щербатой улыбкой, и вскоре его нива с диким рёвом умчалась прочь. А я остался у автобусной остановки, нелепо улыбаясь вслед.
Может, подумалось тогда мне, и пусть родители дальше строят личную жизнь – то ли каждый свою, то ли в который раз одну общую. А я… своим домом я считаю просторную «двушку» на первом этаже, с выходящими в тихий зелёный двор окнами. Там, во дворе, вечно полощется на ветру бельё, скрипят единственные ржавые качели, а в квартире пахнет то пирогами бабули, то наваристым супом деда, и повсюду разбросаны тетрадки и листочки со школьными сочинениями…
Это был мой дом, место, где я жил – по-настоящему жил, а не существовал – гораздо дольше, больше и… чаще, чем в Москве, с самого своего, пожалуй, рождения.
Я люблю этот город.
За спиной басовито гавкнула собака, потом, с трудноуловимыми трусливыми нотками, зарычала, кто-то на кого-то «наезжал», жалобно и нецензурно через слово, а я усмехнулся и зашагал быстрее. Даже такие разборки не могут испортить мне радостного «возвращенческого» настроения.
Там, позади, что-то с дребезжащим стуком упало на асфальт, со звуком холостого выстрела хлопнуло окно, но я не придал этому значение. Наверное, зря, но откуда мне было знать?
Отойдя уже метров на сто от того места, я остановился, хлопнув себя по лбу. Дурак-дурень ты, Михаил Холин. Являться домой без гостинцев – совсем негоже, надо же было головой хоть чуть-чуть подумать… Делать тут было нечего, пришлось мне возвращаться к автобусной остановке, неподалёку от которой призывно светился витриной круглосуточный магазин, один из немногих на районе. Разумеется, торт там ночью не раздобыть, но и дураку понятно, что к чаю лучше банка моих любимых консервированных персиков, чем вовсе ничего.
Торопясь, я впотьмах налетел ногой на что-то, глухо звякнувшее, откатываясь прочь, и зашипел сквозь зубы, так как поцарапал большой палец. Но разыскивать таинственную железяку я не стал, легкомысленно выбрасывая до поры до времени этот досадный эпизод из головы.
И вновь – зря.
Но всё было впереди.
Глава 1. Зеркальные близнецы
Та история, о которой я хотел бы рассказать, началась на следующий день после моего приезда, в булочной. Самой обычной, притулившейся на углу безымянного переулка и Советской улицы булочной, где хлеб первые десять минут пахнет так притягательно, что невозможно дойти до дома, не отгрызя горбушку.
Лизу я там заметил с порога и сразу понял – Москва. И дело было не в одежде, скорее уж в том, как Лиза смотрела по сторонам, как нервно сжимала кошелёк, как обращалась к продавщице, неловко отвлекая ту от ежедневных кроссвордов. Другой ритм, другие манеры, другие отношения – одним словом, столица.
Моей особой гордостью всегда было то, что городу я – свой. Не приезжий, а вовсе наоборот, загостившийся где-то и наконец вернувшийся «блудный сын».
В этот момент Лиза обернулась, почувствовав взгляд. Она смотрелась моей ровесницей или чуть младше, короткая косичка, едва достающая кисточкой до середины лопаток – того цвета, который бабушка зовёт «рыжий в золото», моего цвета! – дополнялась внимательными серыми глазами, прямым строгим носом и настороженной, чуть мальчуковой улыбкой. Пожалуй, только жители крупных городов могут так улыбаться – обозначая вежливо-напряжённую улыбку лишь самым краешком губ.
Я прошёл мимо девочки, звонко ссыпал горсть мелочи в тарелку у кассы и педантично уточнил у продавщицы:
– Хлеб-то свежий?
Вопрос был ритуальным, почти шпионская кодовая фраза, как в фильме про Штирлица. Продавщица подняла на меня голову и улыбнулась, узнавая.
– Утром завезли, – столь же ритуально отозвалась она. – Вернулся, значит? Что там тебе… Батон и половинку бородинского, как дед берёт?
– В точку, – подтвердил я сразу всё, краем глаза следя за девочкой. Та пересчитывала сдачу, одновременно с этим пытаясь не выронить из рук кругляш «столичного», батон и три плюшки в пакете. Потом она шмыгнула носом, оглушительно чихнула, и из её рук просыпались сначала плюшки, потом кошелёк, а потом и батон коварно выскользнула из-под локтя.
Я отточенным движением закинул свой хлеб в капюшон жилетки и, наклонившись, помог девочке подобрать её покупки, не имея и в мыслях ничего романтичного, так, голое радушие «хозяина», какое испытывает любой «патриотичный» житель по отношению к приезжим.
– Спасибо, – наградила девочка меня всё той же своей московской улыбкой. Голос у оказался хриплым, простуженным.
– П-жалста, – весело ухмыльнулся я по-местному, от уха до уха. – Ты бы пакет попросила, выронишь ещё.
– Спасибо, – повторила она, на сей раз строгим тоном, который, вероятно, должен был отпугнуть меня от его обладательницы; однако, подумав, она и впрямь обратилась с просьбой к продавщице.
Тут-то я и мог бы уйти со спокойной душой, и нескоро, наверное, вновь услышал бы о Лизе, но меня остановило неясное ощущение, что что-то тут не так. Словно смутное чувство узнавания – самого себя, как это бывает при взгляде на свою старую фотографию.