– Нет, – ответил Айсман. – Я не могу поверить в нечестность Штирлица.
– Я тоже.
– Вероятно, надо будет тактично убедить в этом Кальтенбруннера.
– Зачем? – после паузы спросил Мюллер. – А если он хочет, чтобы Штирлиц был нечестным? Зачем его разубеждать? В конце концов, Штирлиц ведь не из нашей конторы. Он из шестого управления. Пусть Шелленберг попляшет…
– Шелленберг потребует доказательств. И вы знаете, что его в этом поддержит рейхсфюрер.
– Почему вы, кстати, не полетели с ним в Краков прошлой осенью?
– Я не летаю, группенфюрер. Я боюсь летать… Простите эту мою слабость… Я считаю нечестным скрывать это.
– А я плавать не умею, воды боюсь, – усмехнулся Мюллер.
Он снова начал массировать затылок большим и указательным пальцами правой руки.
– Ну а что нам делать со Штирлицем?
Айсман пожал плечами:
– Лично я считаю, что следует быть до конца честным перед самим собой – это определит все последующие действия и поступки.
– Действия и поступки – одно и то же, – заметил Мюллер. – Как же я завидую тем, кто выполняет приказ, и только! Как бы я хотел только выполнять приказы! «Быть честным»! Можно подумать, что я то и дело думаю, как бы мне быть нечестным. Пожалуйста, я предоставляю вам полную возможность быть честным: берите эти материалы. – Мюллер подвинул Айсману несколько папок с машинописным текстом. – И сделайте свое заключение. До конца честное. Я обопрусь на него, когда буду докладывать шефу о результатах инспекции.
– Почему именно я должен делать это, обергруппенфюрер? – спросил Айсман.
Мюллер засмеялся:
– А где же ваша честность, друг мой?! Где она? Всегда легко советовать другим – будь честным. А каждый поодиночке думает, как бы свою нечестность вывернуть честностью… Как бы оправдать себя и свои действия. Разве я не прав?
– Я готов написать рапорт.
– Какой?
– Я напишу в рапорте, что знаю Штирлица много лет и могу дать за него любые ручательства.
Мюллер помолчал, поерзал в кресле, а потом подвинул Айсману листок бумаги.
– Пишите, – сказал он. – Валяйте.
Айсман достал ручку, долго обдумывал первую фразу, а потом написал своим каллиграфическим почерком: «Начальнику IV управления обергруппенфюреру СС Мюллеру. Считаю штандартенфюрера СС фон Штирлица истинным арийцем, преданным идеям фюрера и НСДАП, прошу разрешить мне не заниматься инспекцией по его делам. Оберштурмбаннфюрер СС Айсман».
Мюллер промокнул бумагу, дважды перечитал ее и сказал негромко:
– Ну что ж… Молодец… Я всегда относился к вам с уважением и полным доверием. Сейчас я имел возможность убедиться еще раз в вашей высокой порядочности, Айсман.
– Благодарю вас.
– Меня вам нечего благодарить. Это я благодарю вас. Ладно. Вот вам эти три папки: составьте по ним благоприятный отзыв о работе Штирлица – не мне вас учить: искусство разведчика, тонкость исследователя, мужество истинного национал-социалиста. Сколько вам на это потребуется времени?
Айсман пролистал дела и ответил:
– Чтобы все было красиво оформлено и документально подтверждено, я просил бы вас дать мне неделю.
– Пять дней – от силы.
– Хорошо.
– И постарайтесь особо красиво показать Штирлица в его работе с этим пастором. – Мюллер ткнул пальцем в одну из папок. – Кальтенбруннер считает, что через священников сейчас кое-кто пытается установить связи с Западом: Ватикан и так далее…
– Хорошо.
– Ну, счастливо вам. Валяйте-ка домой и спите сладко.
Когда Айсман ушел, Мюллер положил его письмо в отдельную папку и долго сидел задумавшись. А потом он вызвал другого своего сотрудника, оберштурмбаннфюрера Холтоффа.
– Послушайте, – сказал он, не предложив ему даже сесть: Холтофф был из молодых. – Я поручаю вам задание чрезвычайной секретности и важности.
– Слушаю, обергруппенфюрер…
«Этот будет рыть землю, – подумал Мюллер. – Этому наши игры еще нравятся, он еще пока в них купается. Этот нагородит черт-те что… И хорошо… Будет чем торговаться с Шелленбергом».
– Вот что, – продолжал Мюллер. – Вам надлежит изучить эти дела: здесь работа штандартенфюрера Штирлица за последний год. Это дело, относящееся к оружию возмездия… то есть к атомному оружию… К физику Рунге… В общем, дело тухлое, но постарайтесь его покопать… Приходите ко мне, когда возникнут любые вопросы.
Когда Холтофф, несколько обескураженный, но старавшийся эту свою обескураженность скрыть, уходил из кабинета шефа гестапо, Мюллер остановил его и добавил: