— Димочка, покорми нас, — попросила Алена.
В столовую я вошел первым, так как по дороге сюда девочки выразили похвальное желание вымыть руки. Не знаю, что за руки они там мыли, но, дожидаясь их за столом, я успел вдоволь насладиться если не хлебом, то зрелищем этого хлеба, который помещался тут повсюду и в самых разных обличьях. Чем дольше я осматривался вокруг, тем больше мучных изделий попадалось мне на глаза. В центре стола располагалось исполинское блюдо, доверху наполненное хлебной нарезкой всех сортов и расцветок. Белый хлеб соседствовал с черным; круглый, как колесо, смешивался с квадратным, как плитка в общественном месте; ровный и плотный прилегал к воздушному и пористому, сплошь состоявшему из дырок, вынуждавших меня изо всех сил обуздывать инфантильные позывы своих пальцев. Такое же ассорти, но размером поменьше, прилагалось к каждому из трех кувертов, выстроенных старшей менеджеркой Полиной в полном согласии с моими заповедями. Тут и там были расставлены плошки, названия которых я не знал, но в которых хватало всевозможных галет, крендельков, сухариков и чего-то макаронистого: то ли соломки, то ли палочек, то ли того и другого вместе. Справа от меня стояла корзинка, битком набитая крошечными круассанами, какими, очевидно, на правах хозяина дома я должен был потчевать гостей, не насытившихся всем перечисленным. А на случай, если бы всего этого оказалось недостаточно для двух моих питомиц, настолько субтильных, что на поверхности земли их удерживало не столько тяготение, сколько страсть к хождению по магазинам, рядом, на сервировочном столике были разложены еще какие-то ковриги, калачи, батоны и целая стопка мацы, представлявшей, по-видимому, жемчужину европейской кухни.
Впрочем, к основному меню я отнесся благосклонно. Пять разных салатов, среди которых не были забыты ни «Цезарь», ни «Мимоза», ни вечный, как бой курантов, «Оливье», выглядели свежими и аппетитными. Закуски могли бы являть больше разнообразия и не состоять наполовину из мясных деликатностей и сыра, которыми и так был завален мой холодильник, однако они были так мило украшены всякими затейными выдумками: то живительным листом петрушки, то блестящей оливкой, то розочкой из вареной моркови, как у меня самого ни за что бы не получилось. Не было недостатка и в бутербродах: с паштетом, с икрой, с ветчиной и грудинкой, с гламурной семгой и золотистыми шпротами, а также с прочей лакомой кровлей, несколько маскировавшей их злачную подоплеку. Три желтые розы, которым мы с Полиной так и не нашли должного применения, были бескорыстно оставлены ею для моих личных надобностей, на что я не мог не обратить внимания, когда беспечно присел на сиденье своего стула. Данное приключение слегка отвлекло меня от начинающейся головной боли, пробудившейся во мне некоторое время назад, приблизительно в момент нашествия Вики, и нуждавшейся, с медицинской точки зрения, в хорошем стаканчике целительного средства из моей богатой домашней аптечки.
О скором появлении девочек меня оповестили сначала их оживленные голоса, а затем предупредительный залп смеха, прогремевший в коридоре, вслед за чем жизнерадостная парочка лихо ввалилась в столовую, шлепая по полу босыми ногами и создавая массу другого необязательного шума. Вика уже рассталась со своей просторной спортивной кофтой, и вполне выдающиеся приметы ее фигуры, преданно обтянутые старенькой футболкой, весьма кстати напомнили мне о правилах этикета. Я вскочил со стула и поприветствовал вошедших дам русским поясным поклоном. Первоначальный замысел был не таков, но мне пришлось поднимать салфетку, машинально положенную мной на колени и слетевшую на пол, как только я встал на ноги. В руках у Вики обнаружился давешний черный пакет, с которым она направилась прямиком в мою сторону.
— Дима, — сказала она, — а у меня для вас подарок.
— Вот уж не ожидал, — подобные жесты, когда они совершались людьми посторонними, всегда вызывали во мне раздражение, хотя моя прошлая жизнь и приучила меня ничем его внешне не проявлять: в моем прежнем доме такого рода подношениям была отведена особая комната, посещаемая лишь прислугой для поддержания в ней подобающей чистоты. — Право же, не стоило, Вика.
— Почему все так говорят? — она недоуменно приподняла и опустила плечи, как бы намеренно заставляя меня признать, что не одна Алена предпочитает расхаживать без лифчика. — Понимаю, что так принято, но очень уж странно… Разве не мне решать, стоит ли человек моего подарка?
— Ну, можно ведь взглянуть на вопрос иначе: нельзя исключать, что ваш человек и сам сознает свою цену, — философски заметил я.