Игумен Самуил, взглянув на Тимощу из-под кустистых, черных - не по годам - бровей, сказал добросердечно:
- За нашим с тобой, Адам Григорьевич, разговором князь Иван в сей же час заснет. Нет у князя ни в Киеве, ни в Лубнах никого, кто был бы и ему и нам известен.
Тимоша скосил глаза, подумал: "Сказать, или нет?" - Решил: - "Скажу".
- Был у меня, отче, приятель из Лубен, знакомый мне человек. Звали его Иваном, а прозвище ему было - Вергунёнок..
Самуил опустил глаза. Кисель с любопытством поглядел на Тимошу, подумал: "Зачем одному подыменщику о втором рассказывать?"
Тимоша, глянув на стариков, понял: знают про Вергунёнка оба - и воевода и игумен. Едут, что он им про Ивана скажет.
- Был мне Иван - великий друг, - проговорил Тимоша, внимательно следя за выражением лиц игумена и воеводы. - Метнули нас в тюрьму, в Семибашенный константинопольский замок. И там Иван признался мне, что он - родом из Лубен и прозвище ему Вергунёнок. А визирю и иным начальным людям говаривал Вергунёнок, что он - царевич Иван Дмитриевич, царя Дмитрия - сын.
- И как же ты - прирожденный князь и русского царя внук - подыменщика и вора мог считать другом? - спросил строго игумен Самуил, не знавший, что и князь Иван Васильевич с Вергунёнком одного поля ягода: такой же самозванец.
Кисель молчал, ожидая, как ответит Аннудинов, что скажет?
К начавшемуся меж ними разговору внимательно стал прислушиваться генеральный писарь Иван Выговской - государственный канцлер и хранитель печати, как называли его послы с Запада, так же, как и Кисель, хорошо знавший, кто таков князь Шуйский на самом деле.
Тимоша ответил громко, для всех, кто мог вопрос Самуила услышать и столь же сомневаться, как и велемудрый старец.
- Бог дал помазанникам своим державы и государства не для того, чтобы они сладко пили и ели, окружив себя покорной и ласкательной челядью, хотя бы и княжеского происхождения. И не для того, чтобы кабалить вольных людей на потребу богатым да брюхатым. Бог дал царям и королям державы и государства, чтобы они честно и грозно блюли его заповеди: защищали убогих и сирых, карали жестоких и алчных, справедливо раздавая кары и милости.
А русский царь и бояре, и дьяки, и помещики народ свой столь же любят, как любил кормивших его мужиков князь Ерёма Вишневецкий и иные паны-католики!
Тимоша попал в точку: имя Вишневецкого до сих пор было самым ненавистным на всем левобережье.
На громкий голос Тимоти, на слова его - гневные, страстные оглянулись сидевшие рядом есаулы, атаманы и полковники. Увидев это, Тимоша продолжал;
- Только паны - зрадцы, душегубы и насильники - нашли на себя управу: гетман Богдан Михайлович посгибал им шеи и вызволил народ свой из-под панского ярма, а московский царь гнетет народ вместе с русскими панами и не нашлось на него пока что своего гетмана! А ежели бы появился на Руси Иван Вергунёнок, хотя и самозванцем, да защитил бы русский народ от бесчинств царских холуев, осушил бы слезы вдов, пригрел сирот, дал хлеб алчущим - не святое ли дело свершил бы тот Вергунёнок? И я бы сам под его начало пошел, ибо не породой берет человек, а силой и разумом!
Гетман слышал слова Анкудинова, но делал вид, что не слышит: тихо говорил о чем-то с семиградским послом, отвернув голову в сторону от Киселя и Тимоши.
* * *
С ведома гетмана и генерального писаря Тимоша и Костя вскоре из Киева уехали и поселились в Лубнах, в Мгарском монастыре. Братия монастыря не знала, что за люди поселились в обители и из-за этого о новых постояльцах говорили разное. Однако все видели: игумен Самуил кормил их со своего стола и чуть ли не каждый день к таинственным богомольцам приезжали в монастырь гонцы. Чаще других видели монахи гонцов от гетмана, генерального писаря и киевского воеводы. А временами приходили к богомольцам неизвестные люди разного звания. А однажды в поддень пришли в монастырь люди, мало похожие на богомольцев. Одежда на них была справная, сапоги крепкие, взоры дерзкие. Было их трое - все невысокие, голубоглазые, белокурые. Говорили не по-здешнему - бывалые иноки сразу же определили - псковичи. Минуя игумена, прошли в келью к таинникам и не выходили до вечера.
Видели, как один из постояльцев неоднократ из кельи выбегал и по его приказу кухонные мужики тащили гостям и еды, и питья весьма довольно. А вечером вышли все пятеро из кельи и, обнявшись, ушли из монастыря вон, пошатываясь и пересмеиваясь.
На следующее утро иноки доведались: оставили псковичи в лесу, от монастыря в полуверсте, отрока с полудюжиной коней. И того отрока расспросил монастырский келарь отец Алимпий. А отрок по молодости возраста своего, и убоясь греховной лжи, все рассказал Алимпию доподлинно.
"Живет де в Лубнах, в обители московский царевич Иван Васильевич. И ждут де того царевича псковские люди, поставившие щит супротив нынешнего обманного царя Алексашки.
И буде царевич Иван Васильевич согласится, поедут добрые псковские люди с ним, господином, во Псков. И там поцелуют гражане псковские и иных городов люди законному государю крест и пойдут добывать для Ивана Васильевича его прародительский московский престол".
. Алимпий обо всем рассказал Самуилу и прежде чем псковичи успели с князем Иваном Васильевичем договориться, в. Игарском монастыре объявилась дюжина казаков - ражих, мордатых, со всех сторон обвешанных саблями да пистолями.
* * *
Казачий началъник в алом кунтуше, в шапке рытого бархата, с шелковой кистью, спадающей на плечо - пригнувшись, вошел в келью со звоном и шумом. Остановился на пороге, подперев могучим плечом дверную притолоку. Не снимая шапки, пробасил зычно:
- По здорову ли, Панове?
Захмелевшие псковичи и Тимоша с Костей благодушно воззрились на великана.
- А ты кто таков будешь, молодец? - спросил Анкудинов.
- Есаул Тарас Кононенко, пан князь, - ответил великан с ленивым спокойствием.
- Проходи, Тарас.
- Недосуг мне, пан князь. Да и за порогом казаки мои ждут меня.
- Тогда говори, зачем пожаловал?
- Не гневись, пан князь, на то, о чем скажу тебе. То не мои слова, а самого гетмана.
Кононенко распрямился, положив руку на эфес сабли, сказал громко:
- Ведено мне гостей твоих, князь Иван Васильевич, сей же час взять и до порубежных мест допровадить. Ни бесчестья, ни дурна, ни лиха от казаков моих им не будет. Але и гостевать им на земле войска запорожского не велено.
Анкудинов, сжав кулаки, молча слушал. Пытался понять: что задумал Хмельницкий? Откуда свалилась на него эта напасть?
Раздув от бешенства ноздри, спросил хрипло:
- Что же, пан гетман мне и письма никакого не послал?
- Не послал, пан князь. Велел все на словах передать. Тимоша молчал. Сощурив глаза, думал.
- Вот что, Кононенко. Супротив воли гетмана я не пойду. Однако ж и гостей моих попрошу тебя не трогать. Подожди пять дней, а я за то время с Богданом Михайловичем обошлюсь, и почему он гостей моих с Украины велит вон высылать - доведаюсь.
Кононенко несогласно покрутил головою.
- Ждать мне, пан князь, не велено. А сказано - не мешкая вывозить псковских людей к русскому рубежу.
Молчавшие до того псковичи загомонили:
- Мы - вольные люди, есаул, и неволить нас ни вам, черкасам, ни царскому воеводе Ивашке Хованскому не дозволим! - воскликнул один.
- Какая же меж вами и царскими холуями разница, ежели вы супротив нас, вольных людей, заодно с боярами идете? - выкрикнул второй.
- Я того не ведаю. То дело государственное, - смутившись, проговорил Кононенко.
- Бистро на вас пан гетман ярмо надел! - презрительно сощурив глаза, промолвил третий пскович.
- Ты гетмана не замай! - заорал вдруг есаул. - Гетман туда глядит, куда ни одному из вас за всю жизнь не доглядеть! Выходите за порог немедля! И не вздумайте какого баловства чинить, или же хитрости!