На том они и расстались.
В Ревеле у верного человека Бендиса Шотена Тимоша оставил Косте подробную инструкцию, как и через кого искать его в Стокгольме, и поспешил в торговую гавань, откуда уходили в Швецию купеческие корабли.
* * *
Через месяц после этого, в середине мая 1651 года, на ганзейском бриге "Святой Николай" Тимоша пришел в Стокгольм.
Тихоходный пузатый бриг медленно вошел в залив Стрёммен и отдал якорь у берега острова Стаден. Шёл дождь - мелкий, холодный, серый. Дома и башни Стокгольма казались далекими, окутанными плотным грязным туманом.
Тимоша съехал на берег, оставив на борту "Святого Николая" все, кроме денег и верительных грамот. Оглядевшись, он увидел неподалеку от набережной пышную новую церковь и направился к ней, надеясь найти священника, знающего латынь. Ему повезло. В церкви, носившей непривычное уху название Тюскачюрка - Тимоша обнаружил служку и тот с пятого на десятое, ловко жонглируя пятью десятками латинских слов, с грехом пополам объяснил, как пройти к королевскому дворцу.
У ворот замка долговязые латники долго не могли понять, чего хочет от них нарядно одетый иностранец. Наконец один из них догадался позвать караульного офицера. Однако и офицер, наморщив брови, с очевидной неприязнью слушал латынь, судя по всему не понимая ни слова.
Жестом приказав Тимоше оставаться на месте, офицер ушел во двор замка и вскоре появился с невысоким щеголеватым господином лет тридцати.
Господин настороженно улыбаясь, взял в руки грамоту, удостоверяющую, что владелец её высокородный князь Яган Синельсин является полномочным послом его княжеской светлости Юрия Ракоци Трансильванского к её королевскому величеству Христине Ваза.
Изящно поклонившись, щеголь произнес с ласковым удивлением:
- Отчего же ваша милость не прислала во дворец кого-нибудь из своих дворян за каретой для подобающей вашему рангу встречи?
Тимоша понял, что здорово ошибся, явившись к воротам замка сам-один, подобно страннику или же просителю.
- Люди мои все до одного остались в Нарве. И мне просто некого было послать во дворец.
Щеголь молча переломил бровь, и ничего не сказав, плавным мановением руки пригласил посла пройти в ворота.
* * *
Встретивший Тимошу щеголь был секретарем Иоганна Пантелеева Розенлиндта, государственного секретаря Швеции по иностранным делам вот уже много лет и встречи иноземных послов были для него привычным и даже изрядно опостылевшим делом. Однако ни разу ещё ему не приходилось встречать посла таким образом - без свиты, без кареты, промокшего под дождем, прибредшего пешком к воротам замка.
И секретарь, ведя посла в кабинет Розенлиндта, осторожно поглядывал на него, пытаясь понять, что за человек идет рядом, надменно вскинув голову и гордо выпятив вперед нижнюю губу.
Иоганн Панталеон Розенлиндт усадил посла за низкий овальный столик и угостил горячим крепким кофе. Розенлиндт почти сразу же успокоился: князь говорил с достоинством, латынь его была чиста, грамоты в полном порядке.
Решив выждать и при первом разговоре не касаться существа дала, Розенлиндт приказал отвести трансильванскому послу один из покоев в замке, перевезти с корабля оставленные там вещи, а тем временем узнать, что за птица прилетела в Стокгольм и что этой птице здесь нужно?
* * *
Следующим утром Тимоша понял, почему церковный служка так плохо говорил с ним на латыни и почему караульный офицер вообще не мог сказать ему на этом языке ни одного слова.
Швеция была протестантской страной и всякого, кто говорил на латыни, подозревали в связи с папой - врагом протестантов.
Собрав в памяти три дюжины немецких слов, Тимоша бродил по Стокгольму, ожидая, когда Розенлиндт представит его канцлеру шведского королевства Акселю Оксеншерне, графу Сёдермёре.
И однажды, гуляя по берегу купеческой гавани, Тимоша увидел трех человек, громко разговаривавших по-русски. Люди эти носили с телеги на корабль кованые котлы, пластины для доспехов, медные доски - "плоты", тонкие листы зеленой меди - латуни - и небольшие увесистые мешочки, набитые медными же "шпилевыми" деньгами.
Тимоша знал, что и "плоты", и мелкие "шпилевые" деньги в России идут на переплавку и перепродажа их кузнецам дело весила для купцов доходное.
Тимоша. приостановился, потом отошел и издали наблюдал, как трое, разгрузив телегу, отпустили возчика и медленно побрели по набережной. Чуть поотстав, пошел за ними и Тимоша. Вскоре русские подошли к запертым воротам. Стукнули условным стуком. В отворившемся оконце показалась кудлатая, бородатая голова.
- Свои, свои, - загалдели русские.
- Вижу, не слепой, - огрызнулся кудлатый. Трое пронырнули в приоткрытые ворота. Тимоша. вздохнул и побрел восвояси.
* * *
Дождь, не утихавший неделю, тоска, безлюдье, немота окружавших его шведов неумолимо влекли его к высокой стене русского подворья.
Однажды, когда Тимоша стоял неподалеку от него, он увидел, как из ворот вышли те трое, что встретились ему ещё в гавани. Тимоша быстро пошел им навстречу и резко остановился в двух шагах от них.
- Здорово, православные! - проговорил он бодро и звонко.
Русские приостановились, недоуменно глядя на свойского немца темно-русого, худощавого, с надменно выпяченной губой, в круглой шляпе, в коротких до колен штанах, в чулках и башмаках с пряжками.
- Будь здоров, добрый человек! - ответил ему невысокий широкоплечий бородач с длинными до плеч волосами.
- Пастырь духовный будешь? - спросил Тимоша длинноволосого.
- Сподобил господь, - смиренно ответил тот. - Поставлен на русское подворье новгородским владыкой.
- А звать тебя как? - спросил Тимоша.
Поп смешался. Было видно, что он никак не может понять, кто этот иноземец, столь чисто говоривший по-русски.
- Меня-то? - переспросил поп. - Меня-то зовут Емельяном. А вот как прикажешь называть твою милость?
Тимоша отставил ногу вперед, левую руку упер в бок.
- Меня, отче Емельян, звать князем Иваном Васильевичем.
Двое спутников Емельяна и сам поп быстро сорвали шапки, закланялись, с любопытством глядя на русского князя в немецком платье.
Тимоша, избегая расспросов, спросил сам:
- А вы кто такие будете?
Мужик постарше быстро ответил:
Я, княже, новгородский торговый человек Мишка Стоянов.
- А это, - показал он на стоявшего рядом с ним высокого молодого парня, - товарищ мой Антон ладожанин, по прозвищу Гиблой.
Тимоша всем троим по очереди подал руку. Все трое с великим вежеством и береженном руку ему пожали, будто не руку он им протянул, а малую фарфоровую чашечку из страны Катай.
Поп Емельян спросил осторожно:
- А твоя княжеская милость в Стекольне давно ли?
- В Стекхольме я вторую неделю, - ответил Тимоша коротко, и на немецкий манер чуть коснулся пальцами поля шляпы, прощаясь.
Однако и попа Емельяна, и его спутников одолело великое любопытство. Как это - русский князь вторую неделю в Стекольне и ни разу не был на подворье? Ни в баню не приходил, ни в часовню, а вместо этого гуляет по городу в немецком платье и вроде никакого дела не правит.
- Зашел бы, твоя княжеская милость, к нам на подворье в баньке попариться, да свечечку в часовенке возжечь, - проговорил Емельян ласково.
- Спасибо, отче, на добром слове. И то - зайду.
- Приходи сегодня к вечеру. Поснедаем чем бог послал.
Тимоша, прощаясь, подал новым знакомцам руку. На этот раз они все, как сговорившись, крепко её пожали и кланялись уже не столь низко.
* * *
В начале июня 1651 года в Стокгольм прибыл русский посол стольник Герасим Сергеевич Головнин. Корабль, на котором он прибыл, встал там же, где две недели назад бросил якорь "Святой Николай", привезший из Ревеля трансильванского посла. Встречать его прибыл Яган Розенлиндт, ближний королевин человек, по-московски не то дьяк, не то думный дворянин, в сопровождении кавалеров в кирасах и латах. Головнин Ягана видел год назад в Москве, когда приезжал он о бесчестье Логвина Нумменса, опасаясь, чтобы из-за того воровского псковского дела не было бы какого лиха между Русским государством и Свейской короною.