- Я не такая уж прямолинейная, как некоторые думают, - сказала она. - Я знаю, что такое жизнь... У мужского организма есть свои потребности... Словом, мне обидно не столько само оскорбление, которое нанесено мне как супруге, как самая форма этого оскорбления. Скажу уж откровенно: мне кажется, что Амори тоже способен изменить своей жене, но у него это получилось бы более, изящно. Как вы думаете?
Она сделала в молчании десяток стежков. И, придвигаясь к лампе, еще ниже нагнулась над своим рукоделием.
- Отрицать невозможно, тетушка: Викторен и Амори совсем не похожи друг на друга, ни внешне, ни внутренне... Как, по-вашему, можно объяснить, что два брата, родившиеся от одних и тех же родителей, имеют меж собой так мало общего?
Выдержав паузу, она подняла глаза и, взглянув на старую деву, увидела, что та, застыв неподвижно, наблюдает за ней. Амели чувствовала, что притворяется плохо, но, судорожно проглотив слюну, добавила:
- Помнится, тетушка, на вечере в день вашего рождения вы И сами мне указывали, что руки Викторена совершенно не похожи на руки Амори. Разница показалась мне просто поразительной...
- А что это с вами, дорогая детка? - кротким голоском спросила тетя Лилина. - Почему у вас такая сильная испарина? Вон, я вижу, у вас на лбу капельки пота.
- Жарко от лампы, - ответила Амели и отодвинула стул, лицо ее оказалось тогда вне светового круга, падавшего из-под абажура.
Ей пришлось отказаться от новых попыток. В начале весны у тети Лилины произошел второй удар, на этот раз у нее отнялась правая половина тела. Казалось, что после этого второго кровоизлияния в мозг больная до конца дней своих будет обречена на молчание. Она пыталась говорить, подносила левую руку к горлу, словно там и находилась помеха, вся напрягалась в мучительных и тщетных усилиях. Постепенно речь вернулась сама по себе, хотя говорила больная с трудом, очень невнятно и зачастую искажая слова.
Госпожа Буссардель все так же усердно ухаживала за пей и первая научилась ее понимать. Уход за тетей Лилиной теперь требовал физических усилий: больная уже не всегда могла следить за отправлениями своего парализованного тела, но еще сохраняла достаточно сознания, чтобы страдать из-за того, что она, изящная, изысканная женщина, оказалась в таком состоянии. Амели не хотела, чтобы к тете Лилине наняли сиделку; "Я и старая ее горничная справимся одни, - говорила она. - Зачем доставлять ей огорчения? Ведь ей тяжело будет пользоваться услугами чужого человека".
Постепенно она приобрела полную власть над этой параличной старухой, тем более что оставила за собой исключительное право разрешать ей какие-нибудь удовольствия, баловать ее лакомствами, благодаря чему можно было заставить это жалкое существо, дошедшее почти до животного состояния, делать усилия, необходимые для сохранения последних остатков здоровья.
- Осторожнее, тетушка, осторожнее! - говорила она небрежно-суровым тоном, каким никогда не говорила со своими детьми. - Не надо так жадно кушать. Спокойнее, а то опять подавитесь и вам не дадут компоту.
Или же заявляла:
- Если хотите, чтобы вам нагрели грелкой постель, сначала покажите нам, как вы хорошо принимаете слабительное.
Больная стонала, охала, немного противилась, но в конце концов всегда подчинялась: ведь она была во власти своей племянницы. Даже аббат Грар, все более дряхлевший, теперь лишь изредка появлялся у своей духовной дочери.
Шла неделя за неделей. Тетя Лилина худела, слабела, стала совсем маленькой. И странное дело: вместе с жизненными силами у тети Лилины убывала и злоба, что почти утешало родных в их семейном горе.
В новом состоянии тети Лилины с ней можно было вести некое подобие разговора; она говорила монотонно и отрывисто, спотыкаясь на самых обычных словах, но мысль ее развивалась последовательно, и, казалось, у больной еще сохранилась память. Однажды она указала госпоже Буссардель на шкаф, стоявший в ее спальне, и попросила достать оттуда старые альбомы с ее рисунками.
- Мне хочется их пере... перелистать, - сказала она.
- Но вы утомитесь.
- Мы их пере... перелистаем вместе, - Вам очень хочется?
- Очень, дитя мое.
Госпожа Буссардель подошла к шкафу, достала оттуда альбом и вновь села у постели, положив альбом себе на колени. Больная протянула здоровую руку, но племянница крепче прижала к себе альбом; тетя Лилина видела хорошо знакомый переплет из зеленого полотна с золотым тисненым узором во вкусе 1830 года.
- Минуточку, тетушка, одну минуточку! У нас с вами есть еще маленькое дело.
- Что такое... дитя мое? - спросила тетя Лилина, думая, что, вероятно, ей уже пора принимать какие-нибудь пилюли.
- Вы не помните одного нашего разговора? Вы тогда так и не захотели сказать мне то, что вам известно о некотором обстоятельстве!..
И говоря это, Амели следила за тетушкой Лилиной; та не отвечала, но слушала внимательно, в ее глазах, хотя один глаз всегда был теперь полузакрыт, Амели заметила проблеск ясного сознания, как это случалось, когда больная чувствовала себя лучше.
- Ну вот, пора вам решиться все сказать, тетушка. Ведь мы с вами жили дружно до сих пор, не правда ли? Я хорошо за вами ухаживаю?
- Да, да.
- Очень рада. Если вы хотите, чтобы мы и дальше жили в добром согласии, вы должны сегодня без всяких упрашиваний избавить меня от сомнений, которые вы сами же и вызвали, тетушка.
- Что... что вы хотите... знать?
- То, что вы сами знаете про Викторена.
- Про Викторена?.. Но я больше вашего ничего не знаю...
- Нет, тетушка, знаете.
Положив альбом на колени, госпожа Буссардель, сидевшая напротив парализованной старухи, взяла ее за руки и впилась взглядом в ее глаза, словно хотела ее загипнотизировать.
- Поглядите мне прямо в лицо и скажите: вы вправду ничего не знаете?
- Ничего... не знаю... дитя мое.
- Можете поклясться? Спасением своей души?
- Поклясться не могу... Я веру... веру... верующая... Зачем мучаете меня?.. Я плохо себя чувствую.
- Тетушка, до тех пор пока вы не перестанете упрямиться, мы разговор не кончим. Я ведь не уступлю. Я твердо решила добиться от вас интересующих меня
Наступило молчание. Госпожа Буссардель выжидала, чтобы ее слова дошли до притупившегося сознания старухи, Наконец больная сказала чуть слышно:
- Я не смею этого говорить... Только я одна должна знать... Мне не дано... дозво... дозволения.