Войдя в комнату, шарахает дверью.
Я не психотерапевт, но на мой взгляд у него слишком много свободного времени.
Он на два года моложе, и в детстве был моей тенью. Если я знаю его достаточно хорошо, завтра утром он будет здесь, ждать моих указаний, а если нет, значит все еще хуже, чем я думаю.
Пройдя мимо его спальни, обуваюсь и надеваю куртку.
Еще половина восьмого, и я не знаю на кой хрен выхожу из дома так рано. До Калининой и ее кофейни мне добираться пятнадцать минут даже с учетом пробок.
Мне, сука, невтерпеж.
Включив автозапуск, выхожу из квартиры.
На улице густой туман. Не видно ничего уже на расстоянии в пару-тройку метров.
— Охрененно, — ищу в кармане брелок и отключаю сигнализацию.
Габариты “Порша” вспыхивают красными огнями, указывая мне дорогу в этом молоке.
Навстречу неожиданно попадается сосед-собачник и так же быстро исчезает.
Найдя тачку среди других на стоянке, забираюсь в салон и откидываюсь на сиденье, на секунду прикрыв глаза.
У меня было дофига времени, чтобы осознать ситуацию, но я что-то нихрена не осознаю.
Ребенок?
Че это вообще за явление? Че с этим явлением делать? Как вплести его в свою жизнь?
У меня шок и ступор. Шок и ступор, твою мать, но первое, что я почувствовал, когда девушка Баркова намекнула на мое возможное “отцовство” — чертов трепет между ребрами.
Я заделал Калининой ребенка. С первого раза. Просто фантастика!
От меня беременна девушка, которая меня отшила и которая решила, что знать мне об этом не обязательно. Так я думал тогда. Если мне не обязательно об этом знать, то вариантов выхода из положения у нее не так много.
Их два: либо плюс, либо минус.
И она, судя по всему, выбрала минус.
Две недели назад она притащилась в мужскую раздевалку не для того, чтобы разбрасываться своими дебильными извинениями, а чтобы рассказать.
Не рассказала.
Что она собиралась делать, я знаю.
Уверен, что аборт.
Теперь, зная все подводные камни ситуации, тону в понимании, что не могу ей этого простить.
Я и не хочу.
Я не хочу ее прощать. Кого угодно, только не ее. Слишком глубоко она под кожей, и каждый гребаный раз отдирать ее от себя больнее, чем жрать стекло.
Я не хочу больше нырять в нее с головой. И я не буду. Не пускает внутренний барьер, который вот так с ноги не проломить.
Это нифига не меняет.
Она беременна, и эта проблема сама собой не рассосется.
У меня только один вариант решения этой проблемы для нас обоих — классический.
— Пффф… — смотрю на приборную панель.
Классический вариант в моей ситуации — прыжок с обрыва.
Я, считай, бездомный. У меня были планы на ближайшее будущее, и они не включали в себя ребенка, но виноват я, а не Калинина.
Твою мать, это не будет для меня гребаной жертвой. Я хочу ее так, что от недотраха готов подушку отыметь, представляя, как на кулак наматываю рыжие шелковые волосы.
Это не жертва, нет. Это эгоизм. Я понимаю, и мне плевать.
Я понятия не имею, что делать с “семьёй”, но мне и на это плевать. Вариант у нас только один. И это не минус.
Может быть, она считает иначе, тогда ей придется сказать мне это в лицо. Я уже сдох один раз, и второй раз подыхать не собираюсь. Если она хочет минус, тогда пусть валит на все четыре стороны.
Дернув рычаг, по парктроникам выгоняю машину с парковочного места.
Боясь задеть чей-нибудь бампер, осторожно пробираюсь к воротам.
Желтые лампочки маячат в тумане, когда запускается механизм.
На дороге ситуацию спасают фонари и светофоры, но это все равно бредение почти в слепую.
Добравшись до кофейни, понимаю, что оставлять машину припаркованной у тротуара — русская рулетка. Словить “поцелуй в задницу” “Поршу” здесь проще простого.
Окна кафе светятся желтым.
Дернув на себя дверь, захожу внутрь и осматриваюсь.
На окнах и стенах красно-розовые сердечки. Смахивает на “День всех влюбленных”. Он, кажется, через неделю.
Калинина стоит за кассой, одетая в рабочий фартук и дурковатую круглую хреновину на голове.
Блять.
Ей вообще обязательно здесь работать?
Я пока не знаю, и мне нужно подумать.
Подняв глаза, чертит круг по моему лицу. Проезжается ими по моему телу.
Упрямо поджав губы, отворачивается и говорит:
— Ты рано. Мне еще полчаса работать.
Фарфорово-бледное лицо в обрамлении волнистых рыжих волос похоже на сердечко с пухлым ртом. Она похудела, теперь вижу это отчетливо. От этого лицо не особо выиграло, потому что быть сердечком на тонкой шее ему идет больше, чем проступившие скулы и чуть впалые щеки. Может быть, кто-то со мной не согласится, но это мое чертово мнение.