— У нас такая неразбериха! Студентов оказалось вдвое больше, чем было предусмотрено, и они не знают, как нас разместить! Только сегодня мы познакомились наконец с преподавателем, который будет вести у нас русский язык. Он необыкновенный!
— Чем же? — спросила Кароль.
— Да всем! Во-первых, он русский, его зовут Александр Козлов. По крайней мере он поставит нам произношение. Это ведь самое трудное…
Франсуаза говорила с увлечением и, казалось, была тронута интересом мачехи к ее занятиям. Мадлен подумала, что была неправа пять лет назад, когда боялась, что дети отнесутся к Кароль враждебно. Они приняли ее, потому что она не старалась их завоевать. Может быть, она даже стала им ближе отца? И все же не Кароль они открывают душу. Мадлен не сомневалась, что здесь ее никто не заменил. Сидя за столом между племянником и племянницей, она с удовольствием вспомнила о доказательствах доверия, которые без всякого нажима только что получила от них обоих. Еще вчера она ни о ком не думала, а теперь на нее свалилось достаточно забот, чтобы заполнить ее одиночество на много дней и ночей. Франсуаза влюблена, Даниэль собирается в Африку!.. В волнении Мадлен схватила сигарету, извинилась и встала за пепельницей.
— Я бы вам подала, мадам. Я для того и нахожусь здесь… — сказала Мерседес, почти не разжимая губ.
— Ну конечно, — смущенно пробормотала Кароль.
В тот момент, когда Мерседес начала подавать тарелки для сладкого, в коридоре хлопнула дверь. Все подняли голову. В столовую с шумом влетел запыхавшийся Жан-Марк.
— Простите, ради бога, мой автобус попал в пробку.
— А ты езди на мопеде, как я, — посоветовал Даниэль. — На нем в любую щель пролезешь.
Даже не взглянув на младшего брата. Жан-Марк обошел вокруг стола и воскликнул:
— Мадлен! Вот здорово!
Он один из троих вот уже два года не называл ее тетей Маду. Он ведь старший — скоро минет двадцать! Мадлен подставила щеку высокому, худому и щеголеватому брюнету. Потом посмотрела, как он целует руку Кароль. Такая же изящная непринужденность, что у отца. Но подбородок и губы вялые. С детства он сохранил дурную привычку в минуты задумчивости сидеть с полуоткрытым ртом. Длинные черные ресницы затеняли зеленовато-синие глаза Жан-Марка.
— Месье Жан-Марк уже обедал или я должна обслужить его? — раздраженно спросила Мерседес.
— Дайте холодного мяса, — пробормотал Жан-Марк. — Больше ничего не надо.
С засученными рукавами и в несвежем фартуке Аньес принесла сладкое: было пять минут десятого. Мерседес не стала дожидаться конца обеда. Вся семья дружно расхохоталась.
— Ну, что я говорил, Маду?
— Да, ничего не скажешь, мы народ покладистый! — отозвался Жан-Марк.
— Ах, ну какое это имеет значение! — вздохнула Кароль.
Парадоксально, однако страх перед домашними неурядицами заставлял ее вести себя так, словно она была выше сословных предрассудков. Ее снисходительность не знала пределов. Все перешли в гостиную, Аньес принесла кофе для всех и липовый отвар для Кароль, которая жаловалась на усталость и бессонницу, клялась, что Париж убивает ее и что она сто раз предпочла бы жить где-нибудь в рыбачьем поселке. В десять часов, видя, что Мадлен не терпится побыть наедине с племянниками, она удалилась к себе.
И тут Мадлен призналась, что комнаты еще не сняла. Дети просили остаться у них, но Мадлен отказалась, и они все трое пошли проводить тетку до ближайшей гостиницы. Машину она оставила во дворе их дома. Даниэль нес на плече ее чемодан, а Жан-Марк и Франсуаза взяли ее под руки. Прохожих было мало. Блестели мокрые от дождя тротуары. Кое-где светились витрины антикварных лавок. Над крышами стояло бледное электрическое зарево. Семья Эглетьер сплотилась вокруг Мадлен. Крепкая, дружная семья, шагающая в ногу. Ей было так хорошо с ними, что не хотелось уходить. Но детям нужно рано вставать. Они устроили ее в отеле Моне, в безликой чистенькой комнате с обоями в цветочек, медной кроватью и сосновым шкафом, где болтались разнокалиберные вешалки, и ушли, унося свою молодость, словно зажженный светильник. Оставшись одна, Мадлен вспомнила, что забыла перед отъездом перекрыть газ. Тревога и шум машин долго не давали ей заснуть.
IV
Руки Мадлен отнимались от тяжести. Она остановила такси, назвала адрес своей гостиницы, грузно уселась и поставила на сиденье рядом с собой заводную куклу, внутри которой тихо позвякивали бесчисленные детали. Разумно ли она поступила, купив ее? Кто знает. Во всяком случае, обошлась она не слишком дорого. Остальные куклы были в хорошем состоянии, поэтому и цены на них оказались баснословными. Эта же, по мнению оценщика, считалась «трудновосстановимой». Ничего, она покажет ее Бийяру, часовщику в Трувиле. Такой мастер наверняка найдет способ вернуть жизнь механизму. Отправляясь на аукцион, Мадлен не собиралась что-либо приобретать, и вот она возвращается с чудесным негром-курильщиком, застывшим с трубкой в поднятой руке! Она сняла газету, в которую он был завернут. Странная фигура в белом парике маркиза и в низко надвинутой на глаза треуголке. Его костюм из розового и бледно-зеленого шелка, несомненно, подлинный, XVIII века, но ткань расползается под руками; обезьянье лицо обтянуто шоколадного цвета кожей, кое-где перепревшей до дыр; зубы из слоновой кости. Сможет ли он вновь двигать руками или нет, она все равно не пустит его в продажу. Слишком он ей по душе. Мысленно она уже подыскивала ему место. На камине? Нет, для камина он чересчур громоздкий. На ларе? Тоже не годится. Не поставить ли его на столик в стиле Людовика XVI? Уж очень он велик — судя по каталогу, пятьдесят три сантиметра! Да, вот еще! Не забыть о медных ручках для дверей! Может быть, подходящие найдутся на Блошином рынке? Надо будет порыться там в воскресенье утром. Мадлен радовалась всякий раз, когда находила себе дело в Париже. При каждом толчке машины негр кивал головой. Не разберешь, какое чувство он вызывает: приятное или тревожное. Пожалуй, скорее тревожное. В стеклянных глазах-шариках светилось безумие. Мадлен осторожно поддерживала негра кончиками пальцев, чтобы он не упал при резком торможении. Теперь она жалела, что не поехала в своей малолитражке, но попробуй найти стоянку! Ну и шофер попался! Ни за что ей не поспеть в гостиницу к половине седьмого. А ведь она обещала Даниэлю поговорить с отцом до обеда! Даже когда племянники были совсем маленькие, Мадлен ни разу не нарушила слова, данного кому-нибудь из них, и нередко, опрометчиво пообещав им что-либо, оказывалась в очень затруднительном положении. Как смогла Люси бросить таких малышей? Взбалмошная дура! Конечно, Филипп уже не любил ее. Настрадавшись от его равнодушия и измен, Люси завела роман с довольно бесцветным малым, десятью годами моложе ее. Потом, совсем потеряв голову, уехала с ним в Тунис, где ему предложили выгодное дело. Разумеется, она не могла взять детей с собой! К тому же им гораздо лучше в Париже!.. «Ничего, Мадлен займется ими. Когда приходит беда, на нее можно положиться! Она такая безотказная!» «И вовсе я не безотказная, — думала Мадлен. При всем своем возмущении я радовалась втайне. Я порицала эту женщину, но именно она вырвала меня из одиночества, вернула смысл моему существованию. Душа моя воскресла. Жизнь стала полной. Целых восемь лет благодаря глупости, себялюбию и равнодушию этой женщины я была счастлива. И когда позднее Люси вернулась в Париж со вторым мужем, я спокойно продолжала воспитывать детей, как считала нужным. Филипп не мешал мне тогда. Это теперь он заважничал. Из-за Кароль. Как-то он примет меня сегодня? Обычно из деловых поездок он возвращался в благодушном настроении». Мадлен была полна решимости идти до конца и даже поссориться с братом, если это понадобится для победы. Надо переодеться, на это уйдет минут десять. Опять красный свет, но уже последний. Мадлен приготовила мелочь, чтобы расплатиться с шофером. Он помог ей вытащить покупку из машины.