В гостиную вошел высокий, сухощавый мужчина лет тридцати двух, с длинными руками и нервным матовым лицом, на котором сверкали большие, темные, как с византийской иконы, глаза. Мадлен тотчас угадала в нем Александра Козлова. Франсуаза познакомила его с теткой, он уселся среди юных гостей, взял предложенные ему сандвич и рюмку водки и произнес несколько обычных в таких случаях фраз… Вот он какой, этот необыкновенный человек, о котором столько рассказывала Франсуаза! Девушка не спускала с него глаз и ловила каждое его слово, точно изречения оракула. Мадлен пожалела Патрика, но сам он как будто ничего не замечал. Столь же уверенный в непогрешимости своего ума, как в том, что туфли его зашнурованы аккуратно, Патрик пустился рассуждать об отношении науки и морали. Должно быть, он прочитал недавно статью на эту тему и хотел блеснуть своими знаниями. Козлов слушал с утомленным и рассеянным видом, не мешая Патрику разглагольствовать. Этот монолог раздражал Франсуазу, и она несколько раз пыталась его прервать. Но напрасно: Патрик расходился все больше. Козлов наклонился к Мадлен и вполголоса сказал:
— Франсуаза много рассказывала о вас. Вы, кажется, антиквар?
— Это слишком громкое название для моего скромного дела!
— Так или иначе, вас интересует жизнь вещей. Жаль, что у меня нет времени ими заниматься!
— Вы любите красивые вещи?
— Я люблю всякие вещи за тайную жизнь, которая в них угадывается. Подчас то, что считается уродливым, говорит мне больше, чем общепризнанные красоты. Как видите, я не знаток в искусстве. Мне даже стыдно перед вами за свои скудные познания!
— Знание ничего не стоит. Все дело в чутье. А ваши слова доказывают, что чутье у вас есть!
— Во всяком случае, нельзя отрицать влияние на нас так называемого неодушевленного мира. Но ничто не наводит на меня такой тоски, — вы уж меня простите! — как витрина антиквара! Эта разрозненная мебель, кем-то брошенные безделушки, изнывающие от скуки в ожидании нового хозяина, который вдохнет в них жизнь! Зрелище столь же удручающее, как клетка торговца собаками, где породистые щенки плачут, чтобы кто-нибудь их купил!
Мадлен смеялась смущенно и весело. Низкий голос этого человека, темные, настойчивые, почти дерзкие глаза, худые руки с длинными пальцами, линия плеч все источало обаяние, которому невозможно было противиться, да Мадлен и не пыталась.
— Вы безжалостны к антикварам, — сказала она. — Но я вас понимаю. Я тоже терпеть не могу вещей, выставленных напоказ!
Патрик, на некоторое время замолчавший, снова ввязался в разговор: