— Узаконение посторонними законных детей, — но это нарушает все юридические нормы и формы! — скажут гг. юристы.
Я думаю, что не жизнь должна идти за юриспруденцией, а юриспруденция идти за жизнью, как наёмница за своей госпожой.
Пусть отыскивают новые нормы и новые формы гг. юристы, которых мы держим для нашего блага, для наших удобств.
Ребёнок — вот первое лицо в обществе. И пусть не будет он в полной кабале у дурных родителей, кто бы ни были эти родители: незаконные или законные, но гнусные.
Это великое дело — дать ребёнку право отыскивать своих родителей.
Но дайте ему, дайте другим, любящим его, за него отыскивать это право: избавиться от гнусных родителей.
Пусть ребёнок не будет собственностью низкой твари, — обзаконила или не обзаконила эта тварь своё „сожительство“.»
Таково полученное мною письмо.
Компетентное мнение
Я получил следующее письмо:
Милостивый государь!
С большим интересом, удовольствием и смехом я читаю жалостные статьи:
— Ах, бедные незаконнорождённые!
Вот уже 36 лет 10 месяцев и 19 дней, как я состою обладателем документа:
— Из московской духовной консистории выдано сие в том, что в метрической книге московской Николаевской, что на Пупышах, церкви, 1865 года, в статье о родившихся № 7 писано: генваря пятого дня у г-жи такой-то незаконно родился сын имярек…
Вот он лежит передо мной, этот документ, пожелтевший, истрёпанный.
Словно стёршиеся кандалы каторжника, словно старая, проклятая тачка приговорённого к прикованию тачечника.
Ну, старый приятель, поговорим!
Ну, мой «позорный столб», у которого я простоял 36 лет 10 месяцев и 19 дней, — вспомним!
Действительно ли ты заставил меня столько страдать?
Клянусь, что на тебя лично мне жаловаться не за что.
В один прекрасный день меня пригласили в полицию.
Господин участковый пристав, полный и важный, сказал мне строго и величественно:
— По метрическому свидетельству жить нельзя. Вы должны приписаться.
Я пошёл в мещанское общество. И провёл вечер не без удовольствия.
Сначала шли дела общественные.
Гг. мещане упрекали друг друга в краже общественных денег.
Потом пошли дела арестантские:
— Принимать или нет обратно в общество того или другого, опороченного по суду?
Одних мещане решали:
— Шут с ними. Принимаем!
Других:
— Пусть идёт на поселение!
Когда «арестантские» дела кончились, началась приёмка лиц, желающих вступить в общество.
Гг, мещане зашумели, загалдели.
С меня требовали:
— Сто рублей за приписку! Меньше ни копейки!
Я стоял на пятнадцати.
— Ну, семьдесят пять! Дай семьдесят пять-то!
Поторговались-поторговались и сошлись на двадцати рублях.
Я стал мещанином города такого-то, легальнейшим существом.
И всё.
И с тех пор я мог спрятать тебя в портфель и хранить только для себя, как приятный сувенир.
Мой старый друг, мой истрёпанный товарищ, — ты был только один раз немножко свиньёй ко мне.
В отношении военной службы.
Ты не давал мне никаких льгот по семейному положению.
— Отбояривайся, как знаешь.
Будь я старшим сыном, будь я единственным сыном «г-жи такой-то», всё равно:
— Иди в солдаты!
Но по твоим протёршимся сгибам пробегает улыбка, мой истрепавшийся друг:
— Зато я не обязываю тебя кормить «г-жу такую-то».
Ты не даёшь мне никаких прав, но ты не налагаешь на меня и никаких обязанностей.
У меня нет, не может быть никаких братьев, сестёр, отцов, матерей, тётушек, бабушек.
Никого!
Я ни к кому не имел права обратиться в трудную минуту
Но и ко мне не смеет явиться никто:
— Я родственник!
— Я родственница!
Я выну тебя, мой пожелтевший документ, мой патент на свободу:
— У меня не может быть никаких родственников! «Незаконно».
Если у меня будет что-нибудь, я могу распорядиться, как я хочу.
Никакая троюродная каналья не может явиться оспаривать моё духовное завещание.
Ничьей опеки! Ничьего вмешательства! Ни к кому обязанностей!
«Клеймо», я люблю тебя, как привилегию на свободу.
Какие неприятности ты причинял мне, мой забавный документ?
А причинял!
Когда надо было отдавать тебя дворнику для прописки.
Положение было прекурьёзное.
Переезжая на новую квартиру, я должен был рассказывать неприличный анекдот о моей матери.
Так сказать:
— А знаете ли… моя матушка… того… согрешила!
Старший дворник брал документ, шёл к себе в каморку, вооружался очками, читал: